Пути и перепутья - [46]

— Да, Степаныч, — бросил кто-то из назначенных утром комиссаров. — Говорили тебе, лучше бы малость выждать, не тянуться сразу за Питером… А если и там конец всему?

— Что? Мы рано выступили? — запоздало встрепенулся кто-то.

— Во всяком случае нечего было спешить, — откликнулся тот же комиссар. — Может, Першину впервой, а мы знаем казаков по пятому году…

— Постойте, постойте… — Першин нервно ходил перед единственным в огромной комнате столом. Председатель ссутулился. Щеки залила мертвенная бледность. — Постойте… — Он оперся о край стола, на миг прикрыл глаза, и вдруг будто жаркое пламя вспыхнуло в нем.

— Да! — вновь горячо крикнул он. — Питер потопят в крови, коли мы, коли вся рабочая Россия будет только выжидать!.. Теперь не пятый год! В Петрограде ЦК! В Петрограде Ленин! А за ним рабочая гвардия, полки революционных солдат, матросов. Я видел сам! А мы? Мы разве беспомощны перед атакой контрреволюции? У нас есть оружие! У нас есть полк! Рабочие завода с нами! Город ощетинится штыками и баррикадами! Наш девиз — действие и действие!

Вскоре Совет опустел. И будто снова вернулось тревожное утро, когда все только начиналось. Першин выдвинул засады к железнодорожным мостам — вдруг каратели, как и в пятом году, прибудут эшелоном. Красногвардейцы заняли все въезды в город, вдоль шоссе выставили пикеты. На подступах к заводу воздвигались баррикады. Завод превращался в крепость на случай неудачи. Вдоль шоссе, во всех концах города запылали костры: морозный ветер не утихал.

Першин в шляпе и демисезонном пальтишке вздрагивал от озноба, яростно тер ладони. Почти у всех костров он выступал твердо и жестко — «рашпиль». Уже собираясь в Совет, перед самой машиной споткнулся, почти упал на Ивана.

— Ты не отходи от меня, — шепнул. — Как бы не затрясло… У меня лихорадка… — И сжал его руку. — Молчи!

В Совете он достал порошок хинина, жадно выпил кружку кипятка и вроде бы пришел в себя. Только лоб залила синеватая бледность, а глаза утонули в темных кругах.

— Ты бы чуток поспал. — Иван подвинул длинный ящик поближе к горящей железной печурке, набросал на него стружек.

— Отдохни, председатель! — раздались голоса от печурки, где курили дежурные красногвардейцы. — Невесть когда все начнется… А мы все равно спать не будем…

— И мне не уснуть, — возразил Першин, но все-таки прилег, не снимая оружия, а карабин положил рядом.

Телефон молчал — телефонисты успели вывести из строя станцию. Горела семилинейная керосиновая лампа: электричество городу давали на считанные часы. С улицы поочередно поднимались обогреться солдаты и красногвардейцы, а ближе к ночи в Совет незаметно стянулись многие из размещенных в соседних дворах вооруженных людей. Было тихо. Все слушали тьму, а город молчал, и время, кажется, остановилось.

Перевалило уже за полночь, когда под окнами вдруг зазвучали смех, громкие голоса и кто-то, загремев по лестнице коваными сапогами, весело крикнул:

— Шпионок ведем!

Рослый детина в овчинном полушубке и шапке-ушанке ногой толкнул дверь и пропустил вперед себя двух модно, но слишком легко для такой поры одетых женщин. Иван вгляделся в них и отступил в тень: в одной, совсем еще юной, узнал Лизу, дочку директора. Вторая была постарше, с тяжелым узлом волос на затылке и будто дымящимся из-под темной вуалетки взглядом.

— Кто тут товарищ Першин? — крикнул провожатый. — Вот — принимайте! Через все посты от завода провел… Говорят, самого главного… Прохоров и отправил сюда…

Першин при первых же звуках на улице поднялся с ящика, но, увидев женщин, сокрушенно покачал головой и отошел к столу.

— Клара, — негромко спросил он оттуда, — вы опять со своей эксцентричностью? Только время неподходящее…

— Почему? — встрепенулась женщина и, не дожидаясь ответа, рассмеялась. — А у вас тут живописно, прямо стан флибустьеров… А быть может, якобинский клуб?.. Кто смел, тот и съел? — Она обводила людей неспешным, глубоким взглядом. — Так? А вы уверены, что удержите власть? Сейчас ведь все временно…

Люди молчали, поглядывали на Першина. Лиза, вся в темном, со следами бессонницы на лице, покачнулась, тронула спутницу за рукав.

— Не надо так, Клара Петровна… Прошу вас…

— А впрочем, меня не волнует грызня за власть, — как-то по-мужски, глуховато проговорила странная гостья. — Партии независимых женщин еще не создано. А другие… — Она избегала взгляда Першина, не сводящего с нее утомленных и будто погрустневших глаз, но адресовалась, видно, только к нему. — А другие партии пусть свергают что и кого угодно! Лишь бы не свергли Пушкина, Гёте, Сервантеса… А этого, — она вновь рассмеялась, — этого даже вы, Першин, не сможете сделать…

— Клара!..

Першин оттолкнулся от стола, чтобы направиться к женщине, та поспешно выдвинула вперед свою юную спутницу.

— Это Лиза Мануйлова, дочь директора завода, моя ученица, — деловитой скороговоркой объяснила она. — Прибежала ко мне…

— Понимаете… — неустойчивым жалобным голоском перебила ее девушка. — При мне арестовали папу… Нет-нет… Я не за него пришла просить. Я понимаю, — она наморщила лобик, — он не просто человек, он для вас в данном случае только эксплуататор…