Пути и перепутья - [42]

К рассвету Ивана стали донимать вши. Кожа зудела и пузырилась, как опаленная. Он скинул наземь тулуп, надеясь пронять мучителей холодом, и принялся ходить вокруг склада, охлопывая себя руками, как в бане веником.

Взбодрился, когда в рабочей слободке проснулись голодные псы. Значит, затапливают печи хозяйки, хотя до заводского гудка еще далеко. Тьма уже таяла. За складом на гребне оврага обозначился обтерханный ветром куст, следом зачернела в полусотне шагов от него кладбищенская стена. Над старыми липами хрипловато закаркали вороны. Жизнь возвращалась — пестрая, суетная, а Ивана вдруг неодолимо повело в дрему. На грани яви и сна он и почувствовал опасность.

Сначала ветер донес до него тонкий, пронизывающий до нутра запах курева: не папироса и не махра — забористый самосад. От двух затяжек такого взбодрится душа. А потом услышал Иван голоса и торопливые шаги — кто-то спешил через кладбище к пролому в стене.

«Могильщики, — догадался Иван. — Кому-нибудь вечный дом готовить». Он опустил винтовку стальной пятой на носок и начал соображать, как бы разжиться у них табачком на закрутку. Посчитал за удачу, что три тени, одна за другой, зачем-то вынырнули из пролома: осталось только попросить закурить. Но когда, чуть помешкав, незнакомцы ходко двинулись на него, он суматошно упал на тулуп и клацнул затвором.

— Стой! Кто идет? Стрелять буду! — крикнул Иван на пробу и тут заорал истошно, не помня себя, увидев, что трое сбились с шага, но не подчинились: — Сто-ой! Туды-то тебя растуды! Руки вверх! Стреляю!

Он никогда раньше не матерился. Кажется, вся тяжелая брань, что носилась вокруг все его двадцать пять лет, слилась в это ругательство. И был его крик все равно что выстрел, потому что трое, взлетев на взгорок, шагах в тридцати от Ивана, застыли как вкопанные под мушкой его ружья, соединились в один причудливый силуэт.

— Идет председатель Совета рабочих и солдатских депутатов Першин, — с расстановкой отчеканил средний из них чистым, удивительно знакомым голосом.

— Руки! — Иван дернул стволом в сторону его соседа, прикидывая, как успеть перевести мушку и на другого, который тоже руки поднимать не торопился. Но средний — в шляпе — что-то буркнул, и все шесть рук вытянулись над головами.

«Теперь — кругом! Шагом марш!» — соображал Иван, однако что-то мешало ему подать новую команду. Еще дымил, как назло, у кого-то в поднятой руке окурок, и будто задымились вдруг в его сознании четкие слова, оброненные странно знакомым голосом. «Председатель!.. — пытался подмять их Иван. — Ишь ты!.. Да хоть бы царь! Мне-то что!» Он заставил себя прицелиться в грудь председателю, слегка оторвался от ложи, чтобы подать команду, и вдруг, вглядевшись, увидел: да это ж тот, кто в цехе на митинге поддержал его, тот, о ком уже третий день судачили в казармах солдаты, — человек с острой вздернутой бородкой и сам весь какой-то заостренный — словом, «рашпиль».

— Товарищ! — Председатель поспешил воспользоваться паузой. — У меня телеграмма! Из Питера! Власть перешла к Советам! Временное правительство свергнуто! Мы пришли за оружием!

— Руки!.. — уже не столь решительно крикнул Иван, когда бородач потянулся к карману, а по всему его крупному, на земле распластанному телу прошла какая-то дрожь — не от холода, нет, а от чувства неотвратимости чего-то неведомого, но вроде бы желанного, потому что сквозь эту слепую внезапную дрожь вдруг пробилась мысль: «Власть сменилась!.. А что? Вполне может статься!.. Того ведь и ждали…» Увидев, как нелепо прыгает столбик мушки на узкой груди председателя, крикнул:

— Ты не купец, я не приказчик! Иди в караулку, к начальнику…

А подумал другое: «Да нет же его… А хоть бы и был? Разве с ним сговориться? Из юнкеров!»

— Товарищ! Не медли! — донеслось с пригорка. — На утро созван Совет, а в нем болтунов меньшевистских хоть отбавляй. Надо вооружиться, пока спит контрреволюционная сволочь. Ее тут полно!

«Полно… — согласился про себя Иван, вдруг пожалев, что председатель медлит, не идет на него. — Не убью же — догадывается, он умный, иначе зачем пришел?»

— Полк за нас! — снова дернулась бородка. — Но, сам знаешь, он без оружия. А надо арестовать офицеров.

«Надо… — опять одобрил Иван, тяготясь уже тем, что не сообразит, как помочь председателю, и только повторял про себя: — Иди же! Иди! Скорей!»

Но председатель стоял как вкопанный, вызывая в Иване и досаду своим промедлением и желание помочь. Так чем? Иван ждал, словно силился что-то вспомнить еще о председателе.

— Слушай! — крикнул обрадованно. — А ты взаправду говоришь по-французски?

— И по-немецки! И по-английски! Только некогда, товарищ! Пойми!..

— А от вшей чем спасаешься?

— На!..

Уже никто не мешал председателю доставать нафталин.

Его товарищи рванулись вперед, кто-то сунул Ивану еще не погасший окурок. Пролеткин опьянел от глубокой затяжки, но, услышав лязг замка на железной двери, поспешил к складу:

— Тут лом есть! Откроем! Ключ у офицера, а тот где-то пьянствует!

Удивительная ясность пришла к Ивану. Да, что-то свершилось! В Москве ли, в Питере — речь сейчас не о том! Свершилось в нем самом, в Иване, и что-то самое главное в жизни, о чем он не мог и мечтать в темном своем одиночестве. И незачем еще кого-то будить и искать. Он все сделает сам. Своими руками.