Пути и перепутья - [37]

— Я не рехнулся — за жулика дочь отдавать. Серега все до последней дерюжки сворует…

Только не помог себе, а навредил. Что ни день — у Синицыных переполох. То косы исчезнут, то сбруя, а когда умыкнули и лодку, на которой Синицыны перевозили людей, плавали за ивняком для корзин или ставить верши, отец вилы в руки — и к дому Сереги. Тот, видно, только его и дожидался.

— А ты докажи, — осклабился. — Не пойман — не вор, всему миру известно.

И что ни гулянка — мелким бесом вокруг Вареньки вился:

— Не пойдешь в жены, избу по бревнышку разнесу. Мне все едино каюк. А то украду и тебя. Кто отыщет?

Не выдержала Варя, стало жалко родню, попросила отца:

— Отдай за Серегу. Чего ж всем страдать? Авось не пропаду!..

Перед свадьбой Сергей и лодку вернул, и все, что припрятал. Объявил тестю:

— Теперь спи спокойно.

А на свадьбе и гостей умаслил:

— Ржавого гвоздя у вас без спроса не вытащу.

Держался всю осень и зиму, а весной, ближе к лету, вышла Варя поутру во двор и ахнула: Серега новую сорокаведерную кадку водой заливает. Кадка крашеная, дубовой клепки, а обручи — как скаты на колесах.

— Хороша? — растянул рот до ушей Серега.

— Откуда? — только и сумела вымолвить она.

— Ты же говорила осенью, яблоки не в чем мочить…

Схватилась Варя за голову, вскричала на всю деревню:

— Люди, люди!

Бросилась не на мужа, а на кадку. Откуда сила взялась? Опрокинула ее, весь двор затопила. И тут люди сбежались. Схватила Варя со стены кнут и на мужа:

— Вези, откуда взял! Вези сейчас же!

— Так я ж сказал: своих не трону…

— Вези!

Тут и мужики надвинулись:

— Вези, Серега, по-доброму!

— Не отвезешь — домой не являйся! — успела крикнуть вдогонку мужу Варя.

На этом жизнь ее молодая и кончилась. Взгромоздил Серега на телегу кадку и с гиком вылетел за ворота, а Варя охнула от боли, ножом полоснувшей по животу, скорчилась на ступеньках. Ее довели до кровати, уложили.

— Себя береги да дите…

— Зря Сережку прогнали, — чуть слышно сказала она. — Не видать его больше.

Это были последние ее слова. Под вечер, когда под окнами заржала лошадь, Варя приподнялась к окошку, дернулась, будто хотела вскочить, и покатилась на пол.

Так и родился Иван семимесячным, не увидев родителей. Отца его с остервенением била почти вся чужая деревня. Изувеченного до смерти, его бросили на телегу и отпустили лошадь. Мужиков от взгляда на мертвеца переворачивало. А Варе в ее положении много ли надо было?

Наверно, и Ивану не выжить бы, не возьми его под опеку единственный Варин брат Григорий. Сестру хоронить вместе с Серегой он не дал.

— Знал бы, так обернется, сам бы Серегу извел — воровское семя. А сына Варькиного вовек не брошу, — поклялся родным. — Вы только на ноги его поставьте, а я его в город возьму, обучу… Нельзя, чтоб он тут за воровского сына считался.

И вот что долго загадкой томило Ивана: его благодетель, дядя Григорий, на чем свет хулил малейшее воровство, был честен, а умер… тоже вроде бы вором.

Из деревни дядю вырвала та же властная сила, что стянула в одночасье к городу сотни мужичьих артелей. Тогда еще не давали веры молве о якобы бегущей из Москвы «чугунке», но в том, что три брата-немца подрядились поставить железный мост через реку, сомневаться не приходилось: немцы сами обскакали округу, вербуя мужиков на строительство. И погнала их в город не одна жажда заработать, но и охота вкусить той «воли», которую недавно даровал крестьянам царь.

Крепок в деле был Григорий. Ломать ли камень в карьере, тесать ли его и укладывать в быки — усталости не ведал. Быстро встал во главе артели. А по весне, когда один из хозяев оступился с шатких лесов, посчастливилось Григорию очутиться поблизости. Вырос он на реке, воды не боялся и не сробел прыгнуть за утопающим. Немцы отвезли спасителя к себе в дом, отогрели, одарили одеждой, деньгами. И потом не забыли.

На берегу они создали мастерские, где отливали и собирали мостовые конструкции. Задымили кузница, цех чугунного литья, поднялись механические мастерские, навесы над монтажными площадками. Далеко смотрели предприимчивые дельцы. Они уже взяли подряд на производство железнодорожных платформ и вагонов, имея в виду вскорости выпускать и первые российские паровозы.

— Ты добрый, честный человек, — твердил Григорию спасенный им инженер. — Ты должен слушаться нас. Мы сделаем тебе добро.

Григорий попал в механическую мастерскую на выучку к мастеру-немцу. Податливым оказался в руках Синицына металл. На деньги, дарованные хозяевами, слесарь поставил домишко среди хибар и землянок, окружавших растущий завод. Настал срок, и Григорию выпала честь — перекатить к вокзалу первый паровоз. Подъездных путей к цехам еще не было. Синицын собрал артель из надежных товарищей, взгромоздил паровоз на платформу из рельсов и по деревянным каткам на виду у тысяч зевак доставил его к нарядному вокзалу так лихо, что, кроме бочки водки на всех, получил от хозяев в подарок часы с золоченой цепочкой и памятную медаль. Его не забыли и в тридцатилетний юбилей завода, когда перед главной конторой установили бюсты основателей-хозяев, отлитые в Германии. Немцы, уже постаревшие, как и Григорий, подняли за него тост на званом приеме, восхищались его бородой, плечами, хвалили за честность, доброту и труд.