Пути и перепутья - [119]

Я вышел на улицу, уже позабыв о незнакомом парне. А он, насвистывая, швырнул на землю пустое ведерко, вгляделся в меня и так пошатнулся, что, наверное, сверзился бы с лестницы, не сбалансируй телом.

— Ух, черт! — провел он ладонью по лбу. — Капитан, это вы? Разок согрешишь — и на тебе! Жертва на шею!

Это был матрос, снабдивший меня билетом в мягкий вагон. Спрыгнув с лестницы, он словно в беззвучном хохоте обхватил руками живот и в изнеможении хлопнулся на скамейку.

— Ух, черт! — Из-под руки за мной зорко следил большой карий глаз. — Сплю или грежу? Сначала не поверил. Чуть не спикировал… Так это вы, капитан? Зенки-то завертелись, как этот, как его… — он завращал рукой, — пропеллер!

Меня тоже потянуло на улыбку, а он, будто только ее и добивался, мигом вскочил, протянул мне запястье перепачканной краской руки.

— Виктор… Найденыш… Родители подкинули в детский дом — там фамилия и приклеилась. — Он пристально взглянул на меня, прищурился. — А ты Протасов! Скажи — нет? Как я на вокзале не докумекал?.. Постой… Сейчас составлю на тебя характеристику. Так!.. Всегда настороже, в тени. Как умная собака — все видит, понимает, сказать не дадено. Сил вагон и, если дать им волю, то… Постой, как это сказал Олег? В общем, мировая революция грянет… Ага? Заморгал? Ну, точь-в-точь, как Олег рассказывал!

— Олег?!

— А кто же? — гортанно палил словами Найденыш. — Его только заведи, пойдет чесать о вашем городе да друзьях, и верится и не верится. Все вроде бы как у других, и все оборачивается в диковинку… Вот я и приехал… Олега возить.

— Возить Олега? Куда? На чем?

— На легковушке! У нас в полку давно порешили, что он крупной шишкой на гражданке заделается… Не опоздал? Он не нанял еще? — Виктор, набычась, крутанул воображаемую баранку и даже нажал сигнал: — Би-им! — А потом, как на преграду наехал: посерьезнел разом — даже вздохнул. — По правде сказать, не из-за Олега сюда прикатил. Из-за себя! Снова сбиться с курса боюсь. То ли учиться?.. То ли жениться? Я почему там, на вокзале, куски сшибал? К девчонке одной прилип, тоже детдомовка. Ух, глазищи! Шестидюймовые!

Его карие глаза лаково блеснули — то ли от восторга, то ли в новом приступе балагурства, но тут же посерьезнели:

— Олег мне написал: «Срочно приезжай, нужен», а Зойке записку оставил, дескать, если без него явлюсь, чтобы шел в заводской отдел кадров к одной девчонке, его школьной знакомой, он ее предупредил, что устроить меня надо только в механический цех и ни в какой другой…

И он — столь многоликий! — вновь дал волю бесшабашности:

— А мне все равно куда! Я ведь еще и кто?.. Дз-з-з… — он вытянул два пальца вперед. — Токарь-пекарь!.. В ПАРМе на станке успел наловчиться… А вечерний институт у вас есть — вполне мне годится. Значит, амба! Конец бродяжничеству!

Конец и балагуру — Виктор снова преобразился, отступил на шаг, оглядел меня уже заговорщицки:

— Ты нынче свободен? По городу пошатаемся? Хочу без Олега своими глазами все рассмотреть… Только это… — Он поклацал зубами: — Как тут насчет пожрать? Это главная моя слабость. Там, кажись, Зойка что-то оставила… Слей-ка мне на руки. Умоюсь, заправлюсь — и на курс!

Но намеченный им курс так и остался неосуществленным. Съев обед, Виктор объявил, что после почти бессонной ночи его разморило, нашел в доме какую-то дерюжку, захватил подушку и распластался в саду.

— Поблаженствую, пока Олега нет! — подмигнул мне. — Поваляйся и ты — баланду потравим. Ведь он, зверь, не даст. Он что со мной сотворил?.. Идем как-то с аэродрома, спрашивает: «Ты, конечно, к девчонкам?» — «Куда ж еще?» — «А когда найдешь одну-разъединственную, тогда что?» Короче, про смысл жизни разговор завел. А какой был у меня смысл? Можно сказать — никакого. Родителей не знаю, вырос в детдоме. Был сыном полка, остался в армии. Войну начал и закончил мотористом. А дальше что… Службу несу и о себе не забываю. У меня голос, тенор. А на девчонок он страх как действует — успех у них имел, когда окопались мы по соседству с текстильной фабрикой. Короче, послал я Олега с его смыслом жизни куда подальше. А тут он в полку революцию поднял. Ей-богу, не вру…

И Виктор почти без передышки напористой скороговоркой по-своему открыл мне Олега.

Без балагурства, хотя и вскользь, упомянул: не будь Олега и еще одного приятеля, давно бы сгнил Найденыш в болоте, через которое им троим при выходе из окружения пришлось пробираться. Раненный осколком мины в бедро Виктор с их помощью еще кое-как передвигался, пока шли по кочкам в мелком кустарнике, но ползти по открытому, топкому месту, которое немцы простреливали, оказался не в состоянии, и друзья, пластаясь в вонючей болотной жиже, метров двести волочили его за собой до твердой земли. Однако и, вспомнив об этом, Найденыш не удержался от усмешки:

— Я, конечно, давно бы от Олега драпанул, вреднющий он все-таки тип, да как забыть это болото?!

О том, как они воевали в другом авиаполку, Виктор рассказывал полушутя. Какие, мол, у моторяг могут быть подвиги? По трое суток не спать при авральной смене мотора, коченеть на морозе, ветру, ползать под замасленным брюхом самолета, гайки наживлять непослушными пальцами — их для возврата чувствительности грели под ватными штанинами — такого были с лихвой. И волчком крутиться вокруг самолета перед вылетом — от хвоста к мотору, с земли на плоскость, в кабину: заправить маслом, снарядами, бензином, все просмотреть, прощупать за считанные минуты, а потом дрожать до возвращения самолета от сомнения, что где-то на капоте болтается замок, слишком вибрирует трубка бензоманометра и вдруг протрется, даст течь горючего — и так изо дня в день.