Пути и перепутья - [120]

Правда, случалось и необычное… Пересадили полк на американские самолеты — «аэрокобры». Чистая машина, вся на электрических кнопках, в проводах и приборах, совсем не похожих на наши. Попробуй разберись, что к чему, если инструкций не прислано. А летчики торопят: «Эх, технари, вам только у своего корыта копаться!» Как трудный кроссворд, разгадывали заокеанские машины, пока решились передать их в эксплуатацию летчикам.

Да, много они делали вроде бы и не героического, но без чего — я сам на себе испытал! — ни одного бы героя-летчика не существовало.

Особое внимание к себе в их авиаполку Олег привлек уже после войны. Раньше только с далекой Надей отводил душу. А тут стал разговорчив со всеми, особенно на излюбленную тему: скорей бы домой! Для каждого, ясно, это больная мозоль: того мама немощная ждет не дождется, у этого невесту вот-вот отобьют. Все грезят о демобилизации по-своему. А Олег о доме ни слова. Даже о женитьбе на Наде. А уж как любил прежде, чтоб о ней разговор затевался. Краснел, посмеивался, но болтунам не мешал. А тут заладил одно: «Жизни хочу!»…

— Настоящей, горячей? — подсказал я Виктору.

— Вот, вот… Он присылал тебе эти стишки? При мне сочинял — в карауле.

И Найденыш продолжал свой рассказ.

После Победы поотпускали на себе подпруги. Рады были от кочевья по полевым аэродромам да по землянкам перейти к оседлости — и электрический свет, и койка каждому вместо общих нар, и баня, и белье свеженькое ежедекадно. А главный праздник — увольнения в город. Тут уж кто кого перещеголяет! К утюгу очередь, фанерные клинья для растяжки брюк — чтоб низа полоскались! — нарасхват, спят все только на спине, — под матрацем выходные клеши утюжатся. Известно — морская форма требует лоска.

А Олегу все это трын-трава. Даже увольнений не брал, говорил, что без дела слоняться по городу — тоска, свою очередь другим уступал. Тем и навлек на себя в конце концов гнев нового начальника штаба. Фронтовой штабист после войны подался учиться в академию, а новый в полк прибыл из училища, где занимался с курсантами строевой подготовкой. От уставов на фронте изрядно поотвыкли. Кто поприветствует, кто нет — все сходило. А этот майор взялся за бывалых фронтовиков, как за курсантов в училище. Что ни утро, сам на поверке все осмотрит — вплоть до пуговиц на ширинках. Вот он на Олега и наскочил.

— Почему в увольнения не ходишь?

— Не хочу, товарищ майор.

— Не хочу?! Так разве это личное дело?

— Думаю, да.

— И уставы не для всех писаны?

— Для всех, товарищ майор.

— Значит, обязан брать увольнение!

— Никак нет, товарищ майор! Для личного времени у каждого свой устав.

Майор был не дурак. Только вредный. Присел к столу, подмигнул мотористам:

— А ты, случаем, не монах?

— Что вы имеете в виду? — У Олега желваки на скулах вздулись.

— Бабами не интересуешься?

— Какими сваи забивают? Вы о них?

Майор даже глаза вытаращил, а Олег вытянулся перед ним как положено и отрубил:

— Правда, кое-кто и женщин с девушками бабами обзывает. Но это хамы! Невежды!

— Как разговариваешь? Как стоишь?! — взбеленился майор.

Он, как пить дать, отвалил бы Олегу гауптвахты на всю мощь своих прав. Но Олег по форме ничего не нарушил, свидетелей было много, и пришлось майору убраться восвояси. Тут в Олеге и взыграло:

— Жизни хочу! Надоело!..

И о школе, о заводе, о друзьях-товарищах пустился в россказни — уши все поразвешивали. С тех пор, чуть свободная минутка, к нему:

— Олег, загни что-нибудь…

Для забавы вроде бы просят, а размышлять приходится.

Майор же Олега, как мальчишку, стал школить. На каждой поверке за недочищенную пуговицу или бляху из строя выведет, мораль перед всеми прочтет, а то и наряд вне очереди влепит унизительный: гальюны драить, сор вокруг казармы подбирать. А как-то смял его постель и заставил заправить заново не только свою, но и чужие койки — «чтоб научился!». Все следили за их неравным поединком, пока не переключились на дела более важные.

В полк приехал начальник политотдела соединения, собрал коммунистов и комсомольцев из рядового и сержантского состава в ленинской комнате. Олега накануне избрали комсоргом полка, и он оказался в президиуме. Вот начальник политотдела и спрашивает:

— На гражданку рветесь, орлы?

Все в один голос:

— Еще бы!

— Кто срок переслужил? Поднять руки!

Подняли почти все.

— Хорошо, — продолжает начальник. — А кто же новую боевую технику примет? На новичков, на салажат ее бросим?

Никому еще невдомек, куда начальник политотдела клонит. А он — в лобовую:

— Всем сразу никак нельзя уходить. Надо молодняк подучить. И тут вся надежда на вас, коммунисты и комсомольцы. Нам дали право зачислять вас в сверхсрочники — на два, три года. Не в приказном порядке, а только с согласия. Но разве надо приказывать быть патриотами? Уверен, мы завтра же получим от вас рапорты о переходе на сверхсрочную службу.

— И Олег, конечно, первый? — снова подсказал я Найденышу.

— Нет! Первыми, представь себе, прямо на собрании выскочили два матерых «сачка». Тебе известно это сословие? «Мы работы не боимся, но работать не пойдем, руки, ноги отрубите, мы на пузе уползем…» Так вот… Взвесили они права сверхсрочников — жить на частной квартире, жениться, ходить без строя, вне службы в гражданском костюме и к тому же денежки неплохие получать при бесплатной кормежке. Так им что? Где бы ни работать, лишь бы не работать! И они во всю глотку: «Мы — патриоты!»