Пути и перепутья - [121]

После собрания эти «сачки» — к Олегу — героями: он карикатуры на них рисовал в стенгазете, высмеивал: «Лодыри, тунеядцы»… А тут они:

— Что, комсорг? Кто для себя живет, а кто для общества? Где ж твоя совесть? Небось к мамочке на пироги, к миленькой под бочок! А авиация пропадай!

— Наплюй на этих трепачей! — утешал его Найденыш.

А Олег желваками играет:

— Нельзя мне на сверхсрочную! Понимаешь? Мать сколько лет одна. С Зойкой толком не знаю что происходит. Надю в монашку превратил. А главное, живешь тут вполсилы, вполдуши. На гражданке я б нагрузился по макушку и…

— Так демобилизуйся!

— А эти «сачки» останутся? Да? Не выйдет!

— Тебе-то до них что? Есть начальство.

— А я таких скорпионов с детства не выношу. Ты ж знаешь, как отец мой погиб…

Наутро эти «сачки» снова к Пролеткину. Так уж выходит, что Олег всегда вызывает огонь на себя, не умеет маскироваться.

— Фразер! Прижало — сразу в кусты!

Тут Олег и не выдержал:

— Хорошо! Я останусь! — говорит. — Останусь, чтобы вас, «сачков», отсюда помели хлеб горбом, а не хитростью зарабатывать.

Он тут же сочинил рапорт, отдал старшине и вдруг давай всех ребят агитировать:

— Братцы, оставайтесь кто может! Я подумал: не потерянное будет время. Молодняк подучим и сами станем учиться — заочно. Могу подзаняться с теми, кто школьные азы подзабыл. Самодеятельность наладим, концерты… Не война же! Заживем по-людски.

И такая в нем убежденность созрела, что, прикинув и так и сяк, многие сели писать рапорта. Кроме тех, ясное дело, у кого дома хоть плачь.

— А эти «сачки»?

— Их два часа на собрании обсуждали. Оставили на сверхсрочную до первого предупреждения.

После этого Олег и развернулся. Дали ему отпуск как сверхсрочнику. Он заехал в Москву и заочником в университет имени Ломоносова поступил — тоже не без приключений: прием-то к его приезду уже был закончен!.. Но у Олега аттестат отличника, он фронтовик. Пошел в партком, в ректорат, да так обставил дело, что всем стало ясно: не примут Пролеткина, год у него пропадает — перед обществом преступление. Приняли…

Куркуль — так прозвали вредного майора, — узнав, что Олег в науку ударился, прямо в тень его превратился, норовил доказать, что солдат и вуз несовместимы. Даже на старт во время полетов пыль приходил глотать. Пока самолет в воздухе, механику с мотористом что делать? Сидят и анекдоты перебирают. А Олег книжку из комбинезона — и в сторонку. Куркуль однажды на него и налетел:

— Встать! С книжечкой полеживаете?

— Так точно! — Олег отвечает. — Полезнее все же, чем анекдоты травить.

— Запрещаю носить с собой книги! Солдат, пока он солдат, должен службу блюсти, а не корчить из себя академика!..

Как сверхсрочники, Найденыш с Олегом сняли в городе квартиру. Тут никто не мешал Олегу корпеть над книжками за полночь. А наутро, перемеряя ежедневные пять километров от города до аэродрома, он все, что извлек из книг и передумал, обрушивал на Виктора.

— «Гомо сапиенс» — так по-латыни наименован в ряду млекопитающих человек. Единственное разумное существо! — рассуждал, например, Олег. — Значит, человек тем больше человек, чем глубже его главное отличие от животного. Чем острее и шире его разум! Чем больше его поступки подчиняются разуму. И не капризному частному разуму, заметь! Разуму с большой буквы, отшлифованному опытом человечества за всю его историю… Надо учиться, Виктор! Надо все познать, чтобы стать воистину человеком! Тогда и радости жизнь подарит достойные, а не расхожие, грошовые. Ведь мы иногда в своих поступках хуже животных… Вот убили у меня отца. Можно сказать, растерзали — как фашисты, как звери. Почему? Животный страх у этого Митьки оказался сильнее разума. И был он не человеком, а дикарем! Питекантропом! Потому я с тех пор и не переношу дикостей обывательской жизни.

Найденыш не все понимал, прятался от Олега за смешками, но душа его от такой пропаганды зудела, и он злился: «Уйду от тебя! Квартиру сменю!» Жизнь-то пошла кувырком!..

Вечером Виктор умоется и, естественно, к Олегу:

— Жрать будем?

А тот уже не видит и не слышит — в книгах зарылся. Обозлится, гаркнет:

— Чего пристал? Жри!

— Так ведь готовить надо, как разум подсказывает!

— Готовь!

— Я что тебе, слуга?

— А я тебя и не прошу ни о чем.

Уйдет Виктор, хлопнет дверью. Куда? К таким же сверхсрочникам козла забивать, пиво потягивать, или к девчонкам в общежитие ткацкой фабрики. А Олег как заноза в сердце. И удовольствие уже не в удовольствие. И с людьми нужного общения нет. Не выдержит Найденыш, махнет домой. Ужин приготовит, а Олег съест и не заметит, что проглотил. Спать ляжет Виктор — заснуть не может: Олег шуршит бумажками, пером скрипит. И знает, злодей, что Виктор не спит: потянется, вздохнет:

— Все-таки человек недалек еще от животных. Треть жизни дрыхнет! Десятую — проедает. Четверть — в лень перегоняет! На разумное-то с гулькин нос остается!

Брякнется на постель и давай шпарить о происхождении семьи и частной собственности, об истории Древней Греции, об интегралах и дифференциалах — Виктора и во сне своим голосом долбит.

Утром проснется Найденыш — глаза слипаются, злой, дай бог ноги от Олега! Сил нет на аэродром рядом вышагивать да проповеди слушать. Днем то там, то сям по-солдатски прикорнет, доберет украденный сон, а к вечеру снова Олега разыскивает, чтобы вместе домой возвращаться, — злости хватало только на полдня.