Пути и перепутья - [123]

Сморенные солнцем, дремали в саду вишни. Найденыш, поджав под себя ноги, ритмично втыкал в землю самодельный нож из каленой самолетной расчалки с рукоятью, набранной из кусочков плексигласа и цветной пластмассы. Я улыбнулся, как улыбаются старшие детям, и вдруг услышал тоскливый, но уже громкий голос матери, приникшей к забору:

— Васятка, Васятка!..

— Тебя? — Найденыш вскочил. — И мне пора! Надо с военкоматом формальности порешить. Завтра в цех. И жилье нам с подружкой поищу. У нас договор: как устроюсь — вызову. Эх, прощай холостяцкая жизнь!..

— Васятка! Тебя тут ждут… — громко позвала мать.

Выставив стул на середину комнаты, в нашем доме сидел Аркадий Хаперский. Увидев меня, шумно поднялся.

— Уф! Наконец-то! Еще минута, и сдох бы. Неважно живут гвардейские офицеры! Говорю тебе: нанимайся в газету! Им полсекции в новом доме сулят — все удобства. Отхватишь комнату, а мать пусть тут за садиком смотрит — дача будет. Ну! Собирайся! Чечулиных навестим. Ира вернулась, тебя зовет.

— Меня?!

— Ну да! Одевайся! Не ей, а мне одолжение сделаешь. Потом объясню почему. Тебе прогуляться к ним — пустяк. А для меня эта встреча — все!

Я был в довоенных шароварах, линялой майке. Взглянув на Хаперского, тоже решил обновить свой гражданский костюм, но Аркадий запротестовал:

— Э, нет! Мундир! Со всеми регалиями! Нам крепость брать!

Мать издала испуганный звук. Чтоб поскорей увести от нее Аркадия, я не стал спорить, надел форму, впервые поцеловал мать — в лоб:

— Не беспокойся. Я скоро…

На улице Аркадий крепко подхватил меня под руку, словно боялся, что сбегу.

— Не рад мне после лесных разговоров? — загудел над ухом. — Но я тебе благодарен, полегче стало: очистился. Теперь хочу с Иркой помириться. Она с матерью шла сегодня с вокзала и даже со мной не поздоровалась. Важная стала, как королева. Увидишь… А знаешь почему? — Он оглянулся по сторонам, понизил голос. — Я тебе вчера не все рассказал, вернее, не все так, как оно получилось. Мы с Иркой даже день свадьбы назначали. Но за меня вдруг взялись, чтоб навсегда в Сибири оставить: там новый завод задумали строить. Вот и пришлось спешно сматываться. Это мои старики в романтики на старость лет записались, Сибирь им понравилась, а по мне приятней давно обжитое… Мы крепко рассорились.

Я дернулся, чтобы уйти, но Аркадий еще крепче прижал мой локоть.

— Василий! Прошу тебя! Вечным должником твоим стану! Пригожусь!

Я поддался на уговоры — в угоду не ему, а своему разбуженному любопытству: Ира приехала!

Возле базара Хаперский остановился.

— Заглянем? Цветов купим. Мол, с приездом и прочее. Не дикари же!

Выбирая букет, ворчал:

— Провинция! Бумажкой не обернут. Зайдем в киоск, купим газету?

Остановился он и перед чистильщиком обуви, заставив старика армянина надраить наши и без того блестящие ботинки. Он и у парикмахерской приостановился, но мы оба были выбриты. За суетливостью прятал он замешательство.

— Посмотрим, как встретят, — проговорил, когда вышли к шоссе. — Авось не съедят! Скажи, что ты меня привел.

— Я врать не умею.

— Тогда молчи. Все само устроится.

Я шел за ним, как ходят солдаты в нудный наряд. Меня не радовали обветшавшие за войну дома, заборы, изрытый меж пыльным шоссе и тротуаром пустырь, где на солнцепеке с носилками и лопатами ковырялись в желтой глине люди, будто с запозданием рыли оборонительные сооружения.

— Зачем все раскопали? — спросил я Аркадия.

— А? Тут-то?.. Конку, то бишь трамвай, надумали пускать. Народная стройка, — усмехнулся: — Водопровод, сработанный еще рабами Рима…

В старом городе мне стало интересней, а у дома с синим пропеллером над дверью я задержался — тут по-прежнему был аэроклуб.

— Дурачье не перевелось, — усмехнулся Аркадий. — Как же — крылья!.

Поглазел я и на витрину книжного магазина; сюда мы частенько бегали с Олегом.

— Если из книг что надо, мне скажи, — опять напомнил о себе Аркадий. — Сам ничего путного не достанешь.

А когда миновали мы ряд старинных домов-близнецов и увидели Иринин — с обрушенным балконом, с заколоченной парадной дверью, — даже Аркадий на мгновение привалился к стене:

— Э, черт! Опять как мальчишка!..

Да и меня поразило, как до странности четко припомнилось все, что когда-то задело за сердце.

Каменная арка с обгрызенной штукатуркой — возле нее в ту весну поджидал меня расстроенный Аркадий. Крышка гидранта во дворе — на ней поскользнулась Ира. В подъезде, где мы с ней от Аркадия спрятались, я остановился перевести дух.

— Пошли, пошли! Как договорились, ты первый, — подтолкнул Аркадий.

Я удивился бы, отвори дверь не Ира. Но, как и прежде, не спросив, кто стучит, она широко распахнула ее и воскликнула:

— Ой, мама!

Потом, всплеснув руками, рассмеялась над старой своей привычкой, ласково прищурила светлые глаза и, дав волю неудержимой улыбке, замерла, разглядывая меня.

— Что же ты стоишь? — с зазывной ласковостью прошептала наконец. — Проходи, пожалуйста. Я очень тебе рада.

И тут из кухни вышла Олимпиада Власьевна. Прижав к полной груди локти, слегка покачиваясь, она подплыла к нам, не сводя с меня глаз, готовых, казалось, плеснуть кипятком. Но в какой-то миг глаза ее дрогнули, и я чуть было не обнял эту женщину, потому что она, как для объятий, раскрылила руки. Но тут же, сложив их на груди, Олимпиада лишь оглядела меня с ног до головы и спросила, манерно растягивая слова: