Пути и перепутья - [125]

— Если Ира пожелает устроиться в здешний институт, могу посодействовать. У меня тут куча знакомых, — уловив паузу, небрежно напомнил о себе Хаперский. — Сейчас, например, ищут замдекана на заочное отделение…

Олимпиада Власьевна на Аркадия не взглянула, но нить рассказа потеряла.

— Значит, диплом вам надо еще добывать? — спросила меня, явно думая над словами Хаперского. — Вам под силу работать и учиться. На заочном спрос поменьше, а диплом выдают тот же.

— Знать бы, что выбрать, чему учиться, — сказал я, больше адресуясь к Ирине. — Во все стороны тянет…

Олимпиада ответила скороговоркой, сердито:

— Диплом получи, потом выбирай! Куда сейчас без высшего образования? Отец-то жив? Нет? А мать? Ей помогать надо?

— У нее своя жизнь.

— Как это так?

— Ну, взгляды свои…

— А с Олегом вы соседи? И правду говорят, что жить без него не можете?

— Скорее с ним не могу, — бездумно, ради игры слов, откликнулся я. — Слишком привязываюсь.

— Да, привязанности — архаизм. Так я выразилась, Рая? Кто привязывается-то? Лошадь к забору…

Мне надоело быть испытуемым, а что-то сулящие взгляды Ирины будоражили. Захотелось сказать свое, необычное, и я… припомнил цитату из Олегова блокнота.

— Вот, о привязанностях… Есть у Гольбаха…

— Кто такой? — насторожилась Олимпиада Власьевна. — Еврей?

— По-моему, немец, но жил во Франции. Его главный труд сожгли по решению парламента.

— Не знаю, не знаю! — Олимпиада Власьевна недовольно затрясла головой. — Люди часто засоряют мозги всякой чепухой. А потом от безделья в этом хламе копаются. Так что же твой философ изрек?

У меня уже пропала охота звать на помощь мудреца. Но Ира вновь дотронулась до моей руки.

— А правда, что?

— Ну, приблизительно так… Чтобы наше счастье было прочно, мы нуждаемся в привязанности и помощи окружающих нас людей; последние же согласятся любить и уважать нас, помогать в наших планах, работать для нашего счастья лишь в той мере, в какой мы готовы работать для их благополучия.

Ира обласкала меня тайным взглядом сообщницы. А Олимпиада Власьевна повернулась ко мне спиной.

— Как хотите… Я без этой премудрости век прожила! Главное — здравый смысл, трезвый взгляд на вещи. Ничего не приукрашивать и надеяться только на себя. А ежели и на что кроме, то не на привязанности… На связи!.. Так что же вы не кушаете? Тут и жаркое, и холодное. Чего не хватает? Я вот как-то подумала: чем мы хуже прежних дворян живем? Что они ели? Помните, у Пушкина? «Бутерброд не лезет в рот, пастила не хороша без тебя, моя душа». Так, что ли, Рая? Подумаешь, бутерброд, пастила! По мне, чтобы стол был отменный. Самой-то чревоугодничать фигура не позволяет. А как другие едят, смотреть люблю.

Но, пригласив нас к столу, Олимпиада Власьевна вдруг сникла, огрузла.

— А ведь надо в эту проклятую деревню ехать! — сказала, обратясь к Раисе. — Предупредить бы Елагину, что Ирку встречаем, может, кого-либо послала вместо меня… Да, не привыкла я кланяться! Не умею в подчиненных ходить! Хоть маленькую, да свою волю имела. А тут… — И словно ее подхлестнули: — Кто по эвакуациям мотался, а кто здесь отсиделся. Теперь, как короли, на тронных местах.

— Вам, Олимпиада Власьевна, предлагали другую школу, — нагловато вставил Хаперский, продолжая свою непонятную игру.

— Другую? А зачем мне другая-то? Пусть вернут старое место! Нет, Вася, честно-то сказать, что же это получается?.. Немец — к городу. А мне сидеть и ждать указаний? Каких? Да меня б первую к стенке повели! Врагов и завистников было — не счесть! Винтовку брать? Не удержу ее. Так я в свою квартиру школьную уборщицу прописала — и на завод: «Возьмите с собой!» И потащила свои кости в Сибирь! Все бросила! Все! А кое-кто и не думал с места трогаться. Отсиделись. Хорошо, немец сюда не дошел. А то и служили б ему! Тьфу!..

— У Елизаветы Александровны большой авторитет в городе, — гнул свою линию Аркадий. — О ней даже «Учительская газета» писала… И портрет помещали…

Олимпиада Власьевна вся подобралась, однако ответила Хаперскому ледяным тоном:

— А ты меня не подстрекай! Может, я и не о ней говорю. Ишь какой догадливый! У меня свое разумение. А тебя насквозь вижу.

— Зачем же подстрекать? — возразил Аркадий. — Я отдаю Елагиной дань. Ее не только как директора ценят. За честь считают в доме ее побывать.

Чечулина все-таки не выдержала.

— На какую только пакость люди не поддаются!.. Ладно! Ты-то зачем снова припожаловал к нам, Хаперский? Из любопытства или с расчетом? Я ж понимаю: Протасов — ширма.

— Какой же расчет? — Аркадий пожал плечами. — Давно хотел зайти. Должник ваш. Не забуду, как вы меня на ноги поставили.

— Скажите-ка! Помнит… — Чечулина усмехнулась. — Рая, а куда ты расписание автобусов задевала? Надо ехать. А то ведь эта барынька отчет потребует: «Как съездили?» Все ведь ради кокетства затевает. Чтобы выделиться. Шефство городской школы над сельской… Никто и не просил об этом. Никто не подсказывал! Все выдумки показушные. А в школе разболтанность, никаких авторитетов! На урок идти страшно… Того и гляди, какой-нибудь сопляк начнет свое мнение высказывать… И как я поеду? Мешочники, молочницы — отвыкла!

— А далеко ли вам ехать? — все с той же холодной вежливостью осведомился Аркадий. — Я бы мог машину достать.