Путевые впечатления. Юг Франции - [45]

Между тем расчистка земли повлекла за собой раскопки и благодаря этим раскопкам был обнаружен чрезвычайно любопытный тавроболический жертвенник. Англичане первые оценили значимость находки и убедили владельца уступить им ее как добавку к большой партии заказанного вина. Рабочим, которым было поручено доставить жертвенник на судно, уже начали заниматься этим, но в это время городские чиновники предъявили на этот камень права как на общественное достояние. Англичанам пришлось довольствоваться вином, на вывоз которого городской совет не наложил никаких ограничений, а жертвенник был вделан в отвесную скалу над рекой, между Роной и дорогой, и увенчан крестом; в таком виде он долгое время служил символом триумфа христианской веры над язычеством. Потом жертвенник перевезли с этого места в ратушу, а затем, в конце концов, переместили из ратуши на главную площадь Тена, с тех пор называемую Тавробо-лической.

Мы не стали бы так долго задерживать внимание на этом камне, по форме и предназначению ничем не отличающемся от обычных тавроболических жертвенников, если бы первая строчка надписи на нем и половина второй не оказались бы выскобленными. Это обстоятельство, на первый взгляд не представляющее интереса для археологии, тем не менее позволило определить точную дату установки этого камня, поиски которой в течение полувека заставляли браться за перо всех ученых департамента Дром. Аббат Шальё первым нашел разгадку: этот жертвенник, который был установлен во славу императора Коммода, прозванного, по словам Лампридия, Благочестивым за то, что он возвел в консульское звание любовника своей матери, подвергся порче, как все памятники, на которых стояло имя этого Отца отечества.

На следующий день после той ночи, когда Коммода отравили, в то самое утро, когда, чтобы покончить с ним, его задушили, Публий Гельвий Пертинакс, его преемник, собрал сенат и объявил ему, что Коммод был врагом сената, врагом отчизны и врагом богов: «Hostis senatus, hostis patriae, hostis deorum»[23]. В ответ на это те же самые люди, какие за два года до этого пожаловали Коммоду титул Отца отечества, постановили, что тело его следует выволочь баграми и сбросить в Тибр: «Corpus eius ut unco traheretur, atque in Tiberim mitteretur, senatuspostulavit»[24]. К сожалению, воплотить в жизнь это решение, достойное того, чтобы стать назидательным примером, не удалось, ибо новый император уже сделал распоряжения на этот счет, осмотрительно приказав, из опасения, что тот, кто смог воскреснуть после яда, сможет воскреснуть и после удавки, погрести тело Коммода. Сенат был глубоко огорчен тем, что ему не удалось выказать свою преданность Пертинак-су, но тогда поднялся Цингий Север и, перенося на изображения императора угрозы, с которыми он обрушивался на его труп, потребовал, как сенатор и как понтифик, в этом двойном качестве имевший ранее двойную возможность пожаловать Коммоду титулы Отца отечества и божественного императора, чтобы его статуи были уничтожены, а имя его соскоблено со всех общественных и частных зданий: «Censeo… statuas abolendas, nomenque ex omnibusprivatispublicisque monumentis eradendum»[25]

Пертинакс, воспротивившийся поруганию, которому хотели подвергнуть труп, не увидел никакой беды в том, чтобы нанести ущерб статуям; в итоге к закону, предложенному Цингием Севером, была сделана поправка, принятая сенатом: в ней провозглашалось, что статуи Коммода должны быть низвергнуты, а его имя стерто со всех сооружений не только в Риме, но и во всех провинциях. Это постановление пересекло Альпы и прибыло в Тен одновременно с вестью о смерти бога. Те, кто стоял на коленях перед алтарем, поднялись и принялись соскребать надпись, чем дело и кончилось. Вот почему порчу ее оборвали на середине второй строчки, не приняв более никаких предосторожностей к тому, чтобы скрыть свое вероотступничество, подобно нашим имеющим патенты торговцам, которые после июля 1830 года, чтобы скрыть свое ренегатство, довольствовались тем, что соскребли со своих вывесок слово «королевский» и продолжали торговать табаком и солью. В памяти Франции запечатлелось, что она была римской провинцией.

Вот как аббат Шальё восстановил надпись:

«Matri deum magnce Idee, pro salute Imperatoris Ccesaris Marci Aurelii Lucii Commodi Antonini Pii, domusque divince, colonice, Copice Claudice Augustce Lugdunensis, taurobolium fecit Quintus Aquius Antonianus, pontifex perpetuus, ex vaticina-tione Pusonii Juliani archigalii inchoatum, XII kalendarum maii consummatum, VIIII kalendarum maii, Lucio Eggio Marullo, Gneo Papirio CEiliano consulibus, praeeunte AElio, castrense sacerdote, tibicine Albio Verino»[26]

Рассмотрев, изучив и зарисовав жертвенник, мы решили взобраться на Эрмитаж. Поскольку там уже не было оттельника, чтобы оказать нам радушный прием, мы были вынуждены взять с собой завтрак и после часа утомительного подъема оказались на вершине, с Павлом Орозием и Флором в руках.

Вид, открывавшийся с этой возвышенности, был великолепен: на севере раскинулась древняя страна аллоброгов; на востоке выступала цепь Альпийских гор, с которых стекала вниз река Изер; на юге можно было проследить взглядом на двенадцать — четырнадцать льё течение Роны, становившейся все уже по мере удаления, а на западе горизонт ограничивали горы Виваре, Веле и Оверни. Что касается поля битвы, где встретились римляне и арверны, Фабий и Битуит, то оно начиналось у самого подножия горы и тянулось до места слияния Изера и Роны.