Путевые впечатления. Кавказ. Часть 2 - [12]

Этот ответ — хотя я и не мог уяснить себе, что именно вызвало у нукера удовлетворение, какое он, видимо, испытал, — явно доставил ему большую радость.

— Хорошо, хорошо, — повторил он два или три раза.

Я поклонился в знак согласия, не имея никакой при­чины противоречить этому славному человеку, который в ту самую минуту, когда мой желудок напомнил о себе, поинтересовался у меня, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь.

Три голоса вместо одного ответили утвердительно.

Нукер вышел, чтобы отыскать нам что-нибудь на ужин.

Тем временем мы стали осматривать наше новое жилище. Оно состояло из пяти или шести комнат, но ни в одной из них не было никакой другой обстановки, кроме трех положенных на козлы досок.

Зато в стенах там было множество ниш. В первый раз я видел это архитектурное украшение, хотя о его суще­ствовании мне дал знать еще Дандре, рассказывая исто­рию врача, который по возвращении из лазарета наносил визиты своим нишам и брал в каждой из них по стакану пунша. К сожалению, никакая из здешних ниш не была украшена подобным образом.

Мы сели втроем на одну из наших постелей, поскольку стульев в доме не было, и стали ждать, дав себе твердое слово заложить рано утром тарантас и после визита к князю тотчас отправиться в путь.

Слуга, а точнее, нукер — между двумя этими званиями есть большая разница — вернулся с блюдом копченой рыбы, блюдом мяса, вином и водкой.

Мы начали есть, дрожа от холода, а в это время в печи, стоявшие в нашей комнате, стали засовывать поленья, которые, под тем довольно убедительным предлогом, что их накололи в этот самый день, отказывались загораться; но, как и во всех случаях, когда человек проявляет упор­ство, это препятствие было в конце концов преодолено.

Тем временем закипел самовар, внося своим паром посильный вклад в обогрев помещения.

Словом, эти пустые и нежилые комнаты оживились и наполнились людьми. Изначальное недомогание смени­лось ощущением блаженства, которое всегда приносят пища, отдых и тепло, идущие вслед за голодом, устало­стью и холодом. Чай, эта обжигающая жидкость, кото­рую в неимоверных количествах пьют в России и кото­рая, видимо, имеет своим предназначением привносить тепло в оцепеневшие тела обитателей Севера и лишь с этой целью, преодолевая пустыни, поступает с Востока, действенно способствовал улучшению нашего физиче­ского и душевного состояния, и мы начали издавать звуки «О-о!», «Э-э!» и все другие подобные восклицания, являющиеся не чем иным, как внешним свидетельством того, что человек начинает возвращаться в то спокойное и радостное расположение духа, какое в конце концов дает о себе знать пятью словами, произнесенными с одним и тем же радостным выражением:

— О, дела идут к лучшему!

Дела пошли совсем хорошо, когда, разойдясь по ком­натам, мы обнаружили войлочные подстилки на своих постелях и свечи в стенных нишах, в то время как неж­ное и ласкающее тепло, проникая сквозь толстые пере­городки печей, распространялось по всему дому.

И тогда мне вспомнилось, что по дороге сюда мы видели, насколько можно было что-либо видеть в тем­ноте, дома, терявшиеся в огромных садах, улицы, обса­женные великолепными деревьями, ручьи, текущие повсюду с тем веселым и непокорным шумом, какой присущ естественным водопадам.

— А ведь в конечном счете Нуха, должно быть, пре­красный городок, — отважился произнести я.

— Да, летом, — ответил Муане.

Я привык к такому ответу. Зябкий характер Муане — чтобы лучше выразить свою мысль, я хочу приложить этот эпитет, чисто физический, к понятию чисто нрав­ственному — так вот, повторяю, зябкий характер Муане отзывался этим возражением на все мои похвалы мест­ностям, через которые мы проезжали.

Правда, он говорил как пейзажист, и в этой постоян­ной жалобе, которая слышалась от него со времени нашего приезда в Петербург и которую можно было извинить, если только она нуждалась в извинении, тремя или четырьмя приступами лихорадки, ощущалось в рав­ной степени сожаление, что нельзя увидеть листву, и недомогание, вызванное ощущением холода.

После того как в отношении столь неожиданных и столь поздних гостей, как мы, были проявлены все мыс­лимые заботы, в нашу комнату вошел нукер и поинтере­совался, не нужно ли нам что-нибудь еще.

— Все прекрасно, — ответил я, — мы здесь, словно во дворце Махмуд-бека.

— Нам недостает лишь баядерки, — со смехом произ­нес Муане.

Нукер попросил объяснить слова француза, и Калино перевел их ему на русский язык.

— Сейчас, — ответил нукер и вышел.

Мы не обратили никакого внимания на это двуслож­ное слово, которое в России, а в расширительном смысле и на Кавказе, звучит, словно эхо, после любой вашей просьбы.

Нукер ушел, и каждый из нас стал устраиваться на своем месте.

Муане и Калино заняли самую большую комнату, а я — самую маленькую.

Луна только что взошла, и я видел, как ее лучи слегка касаются моих окон, словно испуганные горящим в ком­нате светом. Вокруг всего дома тянулся большой балкон. Я вышел на него, чтобы в предвкушении завтрашнего дня полюбоваться пейзажем.

К моему великому удивлению, в глаза мне бросился прежде всего часовой, прохаживавшийся под моими окнами.