Путевые впечатления. Кавказ. Часть 1 - [63]

Да внушит им Господь мысль сделаться гастрономами, и тогда в их гостеприимстве не будет больше никаких недостатков!

После того как петух был обглодан от гузки до головы, мы приступили к обсуждению другого вопроса, не менее важного, чем проблема ужина.

Речь шла о том, где мы будем спать.

Трое могли лечь на печи, при условии, что эти трое будут самыми худыми из нас.

Четвертому, естественно, досталась бы походная кро­вать.

Не стоит и говорить, что походная постель была еди­нодушно предоставлена мне, иначе я один занял бы половину печи.

Двое первых влезли на печь, помогая друг другу, а затем подтянули третьего. Задача была не из легких: между лежанкой и потолком было не более восемнадцати дюймов.

Мне удалось подсунуть под голову моим товарищам пучок соломы, ставший для них общим изголовьем.

После этого я закутался в шубу и бросился на ска­мью.

Не прошло и часа, как трое моих соседей захрапели один громче другого. По всей вероятности, они находи­лись на такой высоте, куда блохи, при всей их прытко­сти, не добирались и где температура была такая, что у клопов происходило кровоизлияние в мозг.

Но я, оставшись в умеренном климате, не мог сом­кнуть глаз и буквально ощущал, как мех моей шубы шевелится от вторжения всевозможных насекомых, кишевших в нашем жилище.

Я вскочил со своей скамьи, зажег свечу и принялся одной рукой писать, а другой чесаться.

Ночь тянулась, а у меня даже не было возможности различать время. Часы мои остановились, а петуха не было больше на свете; но, какой бы долгой ни казалась мне эта ночь, рано или поздно она все равно должна была кончиться.

Начало светать, и я позвал своих товарищей.

Первый, кто проснулся, стукнулся головой о потолок, что послужило предостережением двум другим.

Все трое ловко перевернулись на живот и без всяких происшествий спустились на пол, напоминая, однако, трех пьеро, возвращающихся из Ла-Куртиля на следу­ющее утро после масленичного карнавала.

Вооружившись всеми щетками, какие удалось найти в несессерах, все принялись чистить одежду друг другу, и вскоре она восстановила свой первоначальный цвет.

Затем мы разбудили казаков, разбудили ямщика, запрягли лошадей и тронулись в путь, причем никто, по-видимому, не заметил, что с петухом случилось несча­стье и что с ночи эти часы уже не возвещали время.

Погода стояла туманная. Моросил мелкий дождь, гро­зивший перейти в снег. Обернув голову башлыком, я попросил разбудить меня лишь на следующей станции или в случае нападения на нас чеченцев.

Я проспал почти два часа, когда меня разбудили. Поскольку тарантас остановился, я решил, что мы при­были на почтовую станцию.

— Что ж, — сказал я, — надо купить петуха и четырех кур и подарить их этим славным людям взамен того петуха, что мы у них съели.

— Ну да, — произнес Муане, — самое время думать о петухе и курах.

— Уж не лезгины ли? — спросил я.

— Если бы это.

— Так что же тогда?

— Разве вы не видите: мы увязли в грязи.

И в самом деле, наш тарантас погрузился в глину по самую ось.

Вдобавок шел проливной дождь.

Муане, не боявшийся чеченцев, ужасно страшился дождя.

У него уже дважды из-за простуды начиналась лихо­радка: один раз в Петербурге, другой — в Москве, и, хотя у нас были с собой всякого рода предохранительные и даже исцеляющие средства от лихорадки, он все время опасался заболеть снова.

Я осмотрелся по сторонам: окружающая местность показалась мне великолепной, однако не время было говорить с Муане о пейзажах.

Мы находились в середине восьми или десяти карава­нов, увязших, подобно нам, в грязи.

Не менее двадцати пяти повозок, запряженных по большей частью буйволами, пребывали в одинаковом с нами положении.

Должно быть, я спал мертвым сном, если раздава­вшиеся вокруг дикие крики не разбудили меня.

Крики эти испускали татары. Мне оставалось лишь пожалеть, что я не был знаком с языком Чингисхана. Думается, я обогатил бы словарь французских ругательств определенным количеством выражений, замечательных по своей силе.

Хуже всего было то, что мы находились у подножия горы, что эта гора, по-видимому, размокла от основания до вершины и, ступая по грязи, даже в своих высоких сапогах, я вряд ли бы выпутался из этого положения.

Калино воспринимал происходящее, сохраняя свое обычное философское спокойствие. По его словам, он еще и не такое видел во время оттепелей в Москве.

— Ну и как же выкручиваются в таких случаях в Москве? — поинтересовался Муане.

— А никак и не выкручиваются, — спокойно ответил Калино.

Между тем дождь мало-помалу превратился в снег.

Вскоре снег повалил так, что высота снежного покрова вполне могла составить на следующее утро футов шесть.

— Остается только одно, — сказал я Калино. — Надо предложить рубль или два этим молодцам, если они согласятся запрячь в тарантас четырех буйволов; если четырех недостаточно, пусть запрягут шесть; если мало и шести, пусть запрягут восемь.

Наше предложение было принято. В тарантас запрягли сначала четырех буйволов, потом шесть, потом восемь, но все было тщетно: бедные животные скользили по грязи своими раздвоенными копытами и, издавая жалоб­ные стоны, падали на колени.

После получаса безуспешных попыток пришлось отка­заться от их продолжения.