Путевые впечатления. Год во Флоренции - [8]

Но на следующий день отвислые морщинистые щеки Коклена порозовели, когда молодая женщина с дочерью подошли к его лавке. Однако он скупо выразил свою радость, лишь глуповатая улыбка тронула его толстые губы и потом притаилась где-то в глубине тусклых глаз; девочка, ободренная этой улыбкой, смело вошла в лавку и положила маленькую ручку на плечо Коклена, а другой стала вертеть флюгер на башне картонного замка; Коклен повернулся к очаровательной малютке и состроил дружелюбную гримасу; девочка уже не чувствовала робости при виде одутловатого, немытого лица игрушечного мастера, вскоре она совсем освоилась и, пока взор матери был прикован к дворцу правосудия, где проходили заседания трибунала, стала хозяйничать в лавке: окунала пальчики в горшочек с клеем, дергала за ниточки паяцев, заставляя их плясать, катала по столу кареты, открывала окна картонных домиков и все перемешала на столе у Коклена, который нисколько не рассердился и взгляд которого останавливался то на матери, то на ребенке.

В какую-то минуту, когда он смотрел на мать, девочка проскользнула в комнату за лавкой и почти сразу же, вскрикнув, снова показалась на пороге, разделяющем две комнаты: пальчик у нее был залит кровью.

Услышав этот крик, мать живо обернулась и бросилась в лавку.

— О Боже! Боже мой! — воскликнула она. — Что с тобой, бедная деточка? Ты порезалась?

— Мама, мамочка, не ругай меня, — ответила девочка, встряхивая ручкой и всеми силами стараясь сдержать слезы, — это гадкий большой нож меня укусил.

— Большой нож! — воскликнула мать.

Лицо Коклена стало мертвенно-бледным. Он тщательно запер дверь задней комнаты и положил ключ в карман.

— Ничего страшного, ничего страшного, — произнес он дрожащим голосом. — Вот пластырь; вы лучше сами перевяжите ей пальчик, у меня чересчур тяжелая рука.

Коклен проявил необычайную заботливость, принес чашку с водой и стоял на коленях перед девочкой, пока мать промывала ей пальчик и перевязывала ранку кусочком пластыря.

— Должно быть, она неосторожно взялась за какой-нибудь кухонный ножик, — немного успокоившись, произнесла мать. — Этой несносной детворе непременно нужно все потрогать.

— Ах, гражданка, — отвечал Коклен, — я очень расстроен: это моя вина, мой недосмотр. Но мадемуазель Луиза проворна, как козочка.

— И неугомонна, как волчок, — с нежной и грустной улыбкой сказала молодая женщина.

Эта улыбка, пусть и мимолетная, придала Коклену большую общительность. Он пожалел, что у него нет второго стула или хотя бы табурета, чтобы усадить гражданку и ее дочку. В беседе он производил впечатление человека недалекого, но обладающего известной твердостью характера — эти два качества почти всегда соединяются. Речь его была краткой, отрывистой, меткой, а выговор — как у горца. А молодая женщина, со своей стороны, перестала робеть перед этим человеком, вначале внушавшим ей какое-то безотчетное отвращение. И она, в свою очередь, тоже разговорилась с ним.

— Вам хватает на жизнь того, что вы здесь зарабатываете? — спросила она его.

— О! У меня бывает еще работа в городе, — отвечал Коклен.

— И там у вас хороший заработок?

— Да, да! Мне хорошо платят.

— И этой работы всегда достаточно?

— Ну, как вам сказать, — отвечал мастер, снова усевшись за стол, откинувшись на спинку стула и засучив рукава, — как вам сказать: день на день не приходится.

— Но сейчас, похоже, дела идут неплохо? — спросила молодая женщина. — Вы как будто довольны жизнью.

— О да! О да! Вот уже два месяца я обеспечен заказами, и с каждым днем их все больше и больше, благодаря гражданину Бруту.

— Вы знакомы с гражданином Брутом? — вскричала молодая женщина, оставив без внимания странную связь между гражданином Брутом и доходами игрушечных дел мастера.

— Знаком ли я с гражданином Брутом? — отозвался Коклен. — Еще бы, черт возьми! Этот молодец шутить не любит.

— Вы с ним знакомы! О Господи! Быть может, само Провидение привело меня сюда. А часто ли вы с ним видитесь?

— Ну как сказать, время от времени вижусь. Как управлюсь с работой за день, так иду к нему получить распоряжения на завтра. И мы с ним выпиваем по стаканчику за здоровье республики, единой и неделимой. Он ведь негордый, гражданин Брут.

— Гражданин Коклен, вы кажетесь мне славным человеком.

— Я — славным человеком?.. О гражданка!

— Ведь вы охотно окажете мне услугу, не правда ли?

— Если б я только мог, гражданка. Лучшего мне и не надо бы.

— Тогда я вам все расскажу, гражданин Коклен. Мой муж в тюрьме, вот почему я провожу целые дни на этой улице; он невиновен, клянусь вам, но у него есть враги, потому что он богат. Не могли бы вы обратиться к гражданину Бруту с просьбой рассмотреть это дело по всей справедливости?.. Фамилия моего мужа — Робер; запомните ее, пожалуйста, и, поскольку вы знакомы с гражданином Брутом, поскольку вы часто заходите к нему после работы, скажите ему, сразу как увидитесь с ним, скажите ему, что одна бедная, несчастная молодая женщина во имя всего святого умоляет его не отнимать у нее мужа… Скажите ему, что мой бедный Шарль, отец моей Луизы, не сделал ничего плохого; скажите ему, что Шарль вовсе не участвовал в заговоре, что он настоящий патриот и предан республике. Если бы вы только знали, как он меня любит!.. Если бы вы знали, как он любит свою дочь!.. Надо вам сказать, я вижусь с ним каждый день: ровно в пять часов он подходит к маленькому зарешеченному окну и машет мне рукой, и каждый день мы приходим сюда к пяти часам и ждем перед этим окном. Я сделала все возможное, чтобы увидеться с гражданином Брутом, но меня не допустили к нему. Я бы так просила, так умоляла его, что он, конечно же, помиловал бы моего мужа. Но теперь сам Господь Бог привел меня сюда, и раз вы знакомы с гражданином Брутом, то моего мужа не убьют. Луиза, дитя мое! — воскликнула бедная мать, совсем теряя голову. — Твоего отца хотят убить, давай вместе попросим гражданина Коклена, чтобы его не убивали!