Путевые впечатления. Год во Флоренции - [9]

Луиза расплакалась и стала кричать:

— Я не хочу, чтобы папа умер, господин Коклен; не убивайте папу!

Коклен смертельно побледнел.

— Не слушайте ее! — воскликнула мать. — Милый господин Коклен, этот ребенок сам не знает, что говорит.

Она хотела дотронуться до загрубевших рук игрушечного мастера, но тот мгновенно отдернул их.

— Гражданка, не прикасайтесь к моим рукам, — сказал он, и в его голосе слышалось нечто похожее на ужас.

Бедная женщина отшатнулась, не понимая, что могло так взволновать Коклена. На миг наступило молчание.

— Так вы говорите, — начал Коклен, — что жизнь вашего мужа зависит от гражданина Брута?

— Единственно от него! — воскликнула молодая женщина.

— Очень уж он суров, гражданин Брут! — продолжал Коклен, покачивая головой. — Очень, очень суров! — вздохнул он.

— Вы отказываете мне в покровительстве? — робко спросила молодая женщина, умоляюще складывая руки.

— Отказываю? — сказал Коклен. — Да неужели я откажу вам хоть в чем-нибудь, что для меня возможно? Ах, гражданка, вы меня не знаете. И потом, разве вы не купили у меня картонный домик? Разве вы не приходите каждый день в мою лавку, где бывает так мало народу? Разве вы не разговариваете вашим нежным голоском с беднягой, которому никто и слова не скажет? Хотя, отдайте мне должное, разве у меня не лучшая лавка в Марселе? Разве кто-нибудь умеет вырезать игрушки так, как я? Ведь у меня и руки ловкие, и вкус хороший. Вот, поглядите на этого паяца, до чего же забавная штука: стоит мне дернуть за ниточку, и всё у него оживет, задвигается — и руки, и ноги, и голова; глядите, глядите!

Желая угодить Коклену, молодая женщина сквозь пелену слез, застилавшую ей глаза, посмотрела на забавного картонного паяца, который дергался в руках мастера, исполненного гордости и самодовольства.

А маленькая Луиза, легко, как все дети, переходившая от печали к радости, прыгала от радости и заливалась смехом.

Это была трогательная, почти семейная сцена. Коклен, откинувшись на стуле, одной рукой держал на уровне своего носа картонного человечка, а другой дергал за ниточку, отчего паяц быстро двигал руками и ногами. И чем быстрее прыгал картонный человечек, тем радостнее звучал смех Луизы. Коклен сиял, наслаждаясь успехом своего изобретения. Он дергал за ниточку и в такт движениям паяца говорил:

— Так вы сказали, гражданка, что против вашего мужа выдвинуто обвинение? Хорошо, скоро я увижусь с гражданином Брутом и поговорю с ним… Очень уж он суров, гражданин Брут! Но кто знает… Как бы там ни было, я сделаю для вашего мужа все, что в моих силах, не волнуйтесь, гражданка… К несчастью, я мало что могу… но все, что я смогу, будет сделано… все, что смогу!

— О! Милый господин Коклен!

— Ну, гражданка, я же не беспамятный. Я знаю… и никогда не забуду, что вот уже две недели вы каждый день приходите сюда и полчаса смотрите, как я работаю, и что в эти полчаса, не знаю уж, почему, я чувствую себя счастливым. Видите ли, в Марселе художники не в чести… и раньше мне приходилось одному любоваться своей работой… Поглядите, маленькая гражданка, как пляшет мой паяц. Не правда ли, она очень любит папу?

— Всем сердцем, — ответила девочка.

— Ну хорошо. Она не разломала домик?

— Нет, господин Коклен, что вы, я поставила его на ломберный стол в гостиной.

— Вы, должно быть, счастливы, гражданка, что у вас такая красивая дочка?

— Да, — сказала молодая женщина, — не только красивая, но и послушная, и за это я куплю ей еще и паяца.

Луиза издала ликующий вопль. Коклен гордо выпрямился во весь рост и вручил паяца бедной матери, а та заплатила четыре франка, еще раз препоручила своего мужа заботам Коклена и вышла из лавки.

— Постойте, гражданка, какой у вас адрес? — спросил он.

— Улица Тьонвиллуа, четвертый квартал, дом шесть.

— Благодарю вас, — сказал Коклен.

Он уселся за стол, записал на клочке бумаги адрес молодой женщины, сунул записку в засаленный карман своего пестрого жилета, глубоко вздохнул и прошел в комнату за лавкой.

Мгновение спустя там засверкали молнии и раздался пронзительный скрежет.

На следующий день, около одиннадцати часов утра, молодая женщина узнала, что ее муж предстал перед трибуналом Брута и что Брут приговорил его к смерти.

Вначале это известие сразило ее. Но затем, увидев, как ее ребенок играет с красивым картонным домиком, она вспомнила о Коклене, велела Луизе быть умницей и забавляться с игрушками, заперла дверь на ключ и со всех ног бросилась на улицу Пти-Мазо.

Лавка мастера детских игрушек была закрыта.

Это лишало ее последней надежды; словно обезумев, она принялась стучать кулаками в дверь, время от времени откидывая голову назад и разражаясь рыданиями.

На стук никто не отозвался, но в соседнем доме открылось окно, оттуда выглянула какая-то старуха и, увидев, как молодая женщина не переставая стучит в дверь, спросила, чего ей надо.

— Мне надо поговорить с гражданином Кокленом! — воскликнула молодая женщина.

— Гражданин Коклен ушел со своей тележкой, — ответила старуха, — сейчас он, должно быть, на Канебьер.

И она закрыла окно.

Молодая женщина побежала к улице Канебьер; но по мере того, как она туда приближалась, толпа становилась все плотнее, и в конце концов ей пришлось остановиться на одной из соседних улиц. Люди с физиономиями висельников сокрушались: