Путешествие в страну миражей - [62]

Ходить по Гасан-Кули в любую погоду — удовольствие: плотный песок — бывшее морское дно — после дождя не превращается в непролазную грязь и не пылит в сушь. Ходишь ли по асфальту центральной улицы или по кривым переулкам между домами — везде чисто и сухо. И окружают тебя этакие ярко раскрашенные терема. И на каждом балконе-веранде от края до края совсем уж необычные для других мест украшения — гирлянды воблы, качающейся на ветру. Сколько раз, глядя на эти гирлянды, вспоминал я страждущих москвичей, которые за каждую такую воблину отдали бы не одну кружку пива. Но в Гасан-Кули пива мне достать не удалось, и приходилось лишь мысленно объединять эти два деликатеса.

Много любопытного узнал я в Гасан-Кули. Оказалось, что именно здесь, в этом «самом глухом» уголке республики, был найден экземпляр затерявшейся поэмы Азади «Бехишт-наме», написанной больше двух веков назад не по-персидски и не по-арабски, как велели муллы, а на языке гюрки — первом книжном языке туркмен.

Здесь же мои новые друзья познакомили меня с весьма неожиданным старинным обычаем. Было это за вкусным пловом и мирной беседой. Туркмены вообще народ не особенно разговорчивый, а за обедом в особенности. Вначале эта их молчаливость наводила меня на мысль, что им, должно быть, с детства надежно внушена мысль: «когда я ем, я глух и нем». Потом понял: объем информации — не в количестве произнесенных слов, иногда и молчание бывает многозначительным. Но в тот момент, когда я вынул из плова небольшую косточку, по форме напоминавшую сердце, все сидевшие на кошме необычно оживились, заговорили разом, часто повторяя слово «топык». Еще ничего не понимая, я протянул косточку соседу справа, и тот благоговейно принял ее и спрятал как драгоценность. И только после этого я узнал, в чем дело. Оказалось, что это вроде братания: получивший топык обязан каждый день вспоминать о друге, доверившем ему эту косточку. В прежние времена забывчивость между людьми, обменявшимися топыком, довольно строго наказывалась. Но и это упоминание о былых строгостях не остудило моей радости от неожиданного братания. Я-то знал, что никогда не забуду Туркменистан с его просторами и этот оригинальный «свайный» поселок у моря, и всех людей, так дружески, искренне встречавших меня повсюду на закаспийских равнинах…

Из местных достопримечательностей самыми интересными были, пожалуй, грязевые вулканы, извергающиеся возле дороги на Чекишлер — такой же оригинальный рыбацкий поселок, расположенный к северу от Гасан-Кули. Представьте себе небольшую возвышенность среди бескрайней равнины и на ней десяток черных, истрескавшихся на солнце пирамидальных сопок. Обычно вулканы извергаются по очереди, словно работают посменно, словно в таинственных земных недрах сидит диспетчер, включающий то одну, то другую сопку.

В тот день работали сразу два вулкана. Я бегал от одного к другому, стараясь не прозевать извержение. Черная грязь на вершине сопки покачивалась, дышала тяжело и напряженно, и вдруг вздувалась пузырем, и вскидывала радужно переливавшийся на солнце фонтан. Впрочем, фонтаном это можно было назвать лишь условно. Если бы не «литературный снобизм», не позволяющий употреблять некрасивые выражения, я сказал бы, что сопка просто-напросто плевалась грязью, распространяя вокруг легкий запах сероводорода. Грязь стекала по склону и застывала внизу толстыми пластами. Я посмотрел вниз и вздрогнул: из грязи на меня смотрело лицо человека.

— Интересно? — спросило лицо, приветливо улыбаясь.

— Что вы тут… делаете? — выговорил я спустя добрую минуту.

— Радикулит проклятый. Лечусь вот…

Только тогда я заметил и тело человека, черное на фоне черной грязи.

— Радикулит — это ж… — там, а чего вы весь вымазались?

— Да уж заодно.

— Вредно, поди?

— Эту грязь хоть ешь — все на пользу.

Черный человек поднялся и направился к озеру, блестевшему в низине, чтобы отмыться. А я побежал к снова забулькавшему вулкану и снова представил себе бездонные глубины жижи, из которых поднимались тугие пузыри газа.

— Глубоко тут в вулкане? — крикнул я человеку, который повернулся и смотрел, как я фотографировал извержение.

— Не знаю, не мерил.

— А если попробовать? Палкой?..

— Не советую. Один попробовал, не отмылся потом, так его заплевало…

А вечером я сидел в кабинете первого секретаря Гасан-Кулийского райкома партии, пил традиционный чай, без которого в Туркменистане не начинается ни один разговор ни в чабанской юрте, ни в приемной министра, и записывал сведения о поселке. Население — около пяти тысяч человек, есть Дом культуры рыбаков, Дворец пионеров, большая средняя школа и небольшая ковровая фабрика, знаменитая тем, что три четверти своей продукции отправляет на экспорт. Есть хорошие универмаги, просторная площадь, даже свой парк культуры и отдыха, огороженный, однако, плотным забором и закрытый на замок, чтобы любопытные жители вконец не защупали экзотические для этих мест молодые деревца.

Проблема в Гасан-Кули — пресная вода. В недрах окрестных степей есть нефть и газ, а воды нет совсем. Поэтому здесь работает небольшой опреснитель, но воду он дает настолько дорогую, что порой ее выгоднее привозить из Баку. Но гасанкулийцы не теряют надежды, что опреснители в этой части Туркменистана начнут работать более экономично и население в достатке получит дешевую воду.