Путешествие в страну миражей - [51]

Пока мы рассуждали о странностях имен и названий, Гундогды все вез и вез нас куда-то в серые пространства песков. Потом, вильнув очередной раз, дорога выбежала к толстой трубе и помчалась по прямой вдоль нее. Наконец показались над барханами оранжевые подъемные краны на гусеничном ходу и большая машина, насаженная на трубу, как баранка на палец. Она обмазывала блестящие бока трубы толстым слоем битума и быстро закутывала ее лентами стеклохолста. Дальше виднелся еще один агрегат, тоже насаженный на трубу. Он гудел и скрежетал, как все другие машины, вместе взятые, стальными щетками очищал металл от ржавчины и слегка лакировал его какой-то черной смесью, пахнущей бензином. Впереди, раскинув транспортеры, как крылья, работал канавокопатель, готовил для трубы глубокую траншею. А за ним до самого горизонта, словно гирлянда сарделек, лежали в торец друг к другу секции труб, и огни электросварки, вспыхивающие на стыках, казались совсем не ослепляющими под ярким солнцем пустыни. Было такое впечатление, будто гигантская труба, перечеркнувшая желто-серое однообразие песков, и машины вокруг нее — все это живет само по себе независимо от людей, неизвестно зачем мающихся в этом пекле.

— Надбавки платите? — спросил я у Олега Сергеевича.

— Без надбавок была бы труба, — ответил он и засмеялся нечаянному каламбуру. — Сорок процентов к заработку — полевые, пятьдесят — за безводность. Но труд стоит того. Это пока недалеко от Ашхабада, можно и домой на выходной съездить. Когда труба уйдет на сотни километров, люди будут работать как в дальних экспедициях. Бывает, самолетом выгоднее человека в баню свозить…

— А далеко она протянется?

— Сначала до Ербента — сто семьдесят километров, потом еще сто двадцать — до Дарвазы. Когда будет построена, обводнит три миллиона гектаров пастбищ…

Пустыня забиралась в открытый торец трубы, образуя в ней плотные ребристые барханчики. Я согнулся, залез в душное нутро. Труба гудела отдаленным эхом, и приходилось долго ждать, пока мой голос, четкий и ничуть не измененный расстоянием, вернется из черной глубины.

— Вот так же и колодцы откликаются, — громко сказал Олег Сергеевич. И дождавшись, когда эхо вернуло слова, удовлетворенно похлопал по трубе ладонью: — Громадина! Больше кубометра воды в секунду пропустит.

— Много это или мало?

— Таких водоводов в Каракумах не строили…

Снова мы ехали вдоль цепочки еще несваренных труб, и Олег Сергеевич все смотрел вперед, задирая голову, словно хотел заглянуть за барханы.

— Что там?

— Сейчас увидим.

Машина сделала еще зигзаг по пыльной дороге и вырвалась на простор равнины. Нет, это был не такыр, перед нами простирались пески, но не всхолмленные в разнобокие барханы, а совершенно ровные, каких мне еще не приходилось видеть. Я думал, что многоликая пустыня повернулась ко мне очередной своей тайной. Но оказалось, что это колхозное поле, выровненное скреперами, приготовленное под сад. Водовод еще не работал, но он уже менял лицо пустыни.

— Вон там строится поселок колхоза «Социализм». Это их поле.

В стороне стоял десяток добротных кирпичных домов с широкими верандами. Странно было видеть их среди бескрайней равнины, не защищенных ни деревцами, ни кустиками. Дома стояли открытые всем ветрам, словно памятники старины, которых так много на просторах Туркменистана.

— Будет вода — все будет, — сказал Гундогды, словно угадав мои мысли.

Путешествуя по республике, много повидал я серых плоских мазанок в аулах, зажатых желтыми полукружиями барханов. Но это был не аул, именно поселок. Там люди и овцы вытаптывают хилую растительность, оживляя подвижные пески. Есть даже такая примета: заблудился в пустыне, увидел вдали голые пески, иди туда — там люди. Но здесь никак не хотелось верить в эту неизбежность. Может, потому, что дома были широкие, как у нас бы сказали — пятистенки, а может, убеждала равнина, приготовленная под сад. Если люди вырастят большой сад, то почему бы им не огородить дома совсем маленькими своими личными садами? Была бы вода. А ее, как видно, будет вдоволь.

За поселком показалась гора. Не бархан, а именно гора, безупречно круглая, словно вершина зарытого в пески огромного шара. Вид ее был настолько необычным для пустыни, что я сразу же стал просить подъехать поближе. «Газик» послушно свернул с дороги, гудя, въехал на вершину и остановился у треноги тригонометрического знака. Холм устилали красные и серые осколки древних горшков и плошек. Ясно было, что он насыпан вручную в какие-то стародавние времена и что на нем стояла небольшая крепость, одна из тех, что обычно обступали границы оазисов, неся своего рода караульную службу.

— Овадандепе — «Красивый холм», — сказал Олег Сергеевич. — Так он называется.

— А может быть, «Холм красавиц»? — спросил Гундогды, которому по молодости лет такое название, должно быть, больше нравилось. — Видите — черепки? Значит, здесь жили люди. А где люди, там и женщины…

Я присоединился к первому предположению. Исключительно из тех соображений, что все гармоничное красиво. Круглый холм среди хаоса барханов любому чабану не мог не показаться прекрасным.