Путешествие в страну миражей - [31]

— Кто хочет с верблюдом сняться — прошу на канал. Хоть верхом, хоть рядом, хоть как.

— А он это… не того?

— Не того. Хороший верблюд. Очень даже любит сниматься с туристами…

— А что делать? — устало говорил Воропаев через десять минут, сердито засовывая телпек в полиэтиленовый мешок. — А ведь мечтал о художественной фотографии. Теперь отвожу душу, когда в отпуске. Хожу и снимаю что хочу. Только чтоб без туристов…

Но я любил туристов. В их веселых автобусах можно было добраться до самых экзотических уголков. Однажды они увезли меня за восемнадцать километров от Ашхабада — в древнюю Нису.

В предгорьях Копетдага, всего в получасе езды от кромки песков, забываешь, что ты на краю Каракумов. Здесь зелена трава, арыки быстры, как горные реки, поселки утопают в садах, тенистые рощи пестреют в низинах. И как-то вдруг открывается взору та самая долина, на которую много веков с почтением смотрела едва ли не половина Азии, где, опоясанная неприступными стенами, стояла столица великого Парфянского государства — красавица Ниса. И теперь стены казались огромными, хотя они и не были похожи на крепостные стены — просто высоченные оплывшие щебенчатые склоны с рыжими «пузырями» наверху — остатками древних башен.

Когда возникла Ниса, никто не знает. Археологи называют условную дату, утверждая, что в IV–I тысячелетиях до нашей эры здесь жило оседло-земледельческое население. В III веке до нашей эры Ниса уже не просто поселение — родовая резиденция царствующего дома Аршакидов. Отсюда владыки Парфии простирали свою власть до Сирии на западе и до Индии на востоке. Это была совершенно неприступная по тем временам крепость, с великолепными дворцами и садами.

По асфальтированной дорожке, огражденной перилами, я поднялся на стену и засмотрелся с высоты на просторную долину, зеленевшую глубоко внизу, на синий занавес Копетдага, загораживавший горизонт. Стена обегала огромное пространство, совершенно несравнимое с миниатюрными размерами древнерусских городищ. По пологому склону я вошел в Нису и остановился в проеме между двумя валами, словно в воротах. В городище было тихо и душно. Каменистая полоса, напоминавшая булыжную мостовую, вела к глубокой круглой яме, оставшейся, должно быть, от древнего водохранилища. На дне ее темнели норы нынешних обитателей мертвого города — шакалов, дикобразов, змей. За ямой высились огромные холмы над раскопами, оставленными археологами.

В центре этого хаоса раскопов в глубокой квадратной яме угадывались остатки дворца с частыми колоннами, массивными, фигурными, сложенными из красного жженого кирпича. Я поднял пару осколков, постучал ими друг о друга. Кирпичи отзывались жестким металлическим звоном…

Все растворяется во времени. Великие царства, верившие в свое бессмертие, умирали в один миг от грозных нашествий соседних царств, тоже почему-то поверивших в свое бессмертие. Нису штурмовали множество раз — иранцы, арабы, хорезмцы, бухарцы… Незадолго до нашествия монголов «самый мудрый» хорезмшах Мухаммед, вдруг испугавшийся измены, приказал срыть мощные стены Нисы. И все же фактически ничем не защищенные жители не сдались монголам. Пятнадцать дней они отбивали штурм за штурмом. Но не устояли. Семьдесят тысяч человек было убито в тот страшный день, когда пал город.

И все же Ниса не умерла. До XVII столетия она пыталась восстановить былое величие. Но, как выразился один восточный историк, «красавица Ниса постоянно находилась в объятиях чьего-нибудь желания». От такой неумеренной «любви» она окончательно захирела. В начале прошлого века в зарослях, заглушивших некогда великолепные источники, жили одни только кабаны…

С печалью покидал я древние стены. Почему старина печалит? Остатки древних городов, как останки человека, некогда счастливого и умеревшего в свой срок. Но ведь мы знаем: конец старого — всегда начало нового. И если человечество не деградирует, стало быть, новая жизнь прогрессивнее, и надо как должное принимать всякое падение старого?.. Так почему же грустно на пепелищах? Не потому ли, что остатки былого величия гасят гордыню нашу, напоминают о безжалостности законов времени?..

Но уже через четверть часа я утешал себя простоватым каламбуром: всякому времени — свое время, И подумывал о том, о чем мы обычно вспоминаем в минуту жизни грустную, — о потребностях настоящего. И обрадовался, найдя неподалеку от древних руин новенький дорожный ресторанчик. Не знаю, насколько учитывали отцы города туристскую потребность поскорее переметнуться от печали прошлого к радостям настоящего, только рассчитали они, по-моему, очень точно, соорудив возле Старой Нисы модерновый ресторан того же названия. В нем было все необычное, как необычна сама мертвая столица Парфии. На зеленой лужайке дымили настоящие тамдыры и настоящие чуреки прямо с пылу с жару подавались на столы, стоявшие рядом под соломенными навесами конусообразных шалашей. Кого не устраивала такая экзотика, тот мог спуститься под своды главного здания и там в тенистой прохладе предаться своим раздумьям. Когда на столе горячая шурпа и дымные шашлыки, так хорошо философствуется…