Путешествие в Россию - [5]
Dissipe се brouillard, qui nous couvre les yeux,
Et combat contre nous a la clarte des cieux.[73]
Но твердил я это тихонько, про себя. Моряки не любят лишних разговоров о ветре, о предстоящем пути; у них свои предубеждения и свои суеверия. Тут они подобны карточным игрокам — и те и другие очень хотели бы подчинить каким-то правилам то, что более всего зависит от случая; им нужно хоть за что-нибудь зацепиться. Туман в конце концов рассеялся, и к полуночи мы вошли в залив. Хотя небо хмурилось, воздух оставался светлым — можно было читать без всякого труда. Когда подходит пора летнего солнцестояния, в полночь на этих широтах так же светло, как летом в Италии через четверть часа после заката солнца. И если здесь и нельзя сказать того, что говорят люди, выходящие в Ледовитый океан на добычу кита: «В полночь солнце вовсю сияет», то сказать: «В полночь совсем светло» — вполне возможно. И без этого полуночного света никак нельзя было бы плавать по здешним узким морям, усеянным островами, отмелями и подводными камнями. Какая огромная разница между безбрежными просторами Атлантического океана и теснотою Балтийского моря, где каждый день перед тобой является новая земля! И если в хорошую погоду это радует, то в плохую начинаешь скрежетать зубами. Рискну утверждать, что с ноября по апрель очень немногие капитаны отваживаются испытывать судьбу в этих водах.
Пятнадцатого июня мы оказались в виду Ревеля,[74] вовсе не имея намерения высаживаться в этой столице Эстляндии; так же, дабы поскорее попасть в Россию, мы не высадились и в столице Дании, определенно готовившей нам совсем иной прием. Но благоприятный зюйд-вест, наполнявший наши паруса, вдруг в одно мгновение стих:
Коварно море, как и жизнь людская,
И то, и это призрачно и бренно.
Мы тешимся, на благо уповая,
А дню погожему гроза идет на смену.[75]
И действительно, вместо ласкового зюйд-веста через очень короткое время задул такой на пористый норд-ост, что нас тут же стало прижимать к берегу — а что это был за берег! Боже сохрани от такого берега любого шкипера, каким бы он ни был надежным! Хорошо, что этот самый Ревель все еще был перед нами! Он принял нас в свое лоно, хотя мы и рисковали налететь на скалы, окружающие остров Ульфсон,[76] который загораживает вход в бухту. Из-за тумана мы не могли их разглядеть и заметили, только подойдя к ним совсем вплотную:
Objectae salsa spumant aspergine cautes.[77]
Там мы и бросили якорь в семь часов, примерно в одной миле от города. Всю ночь очень сильно болтало, поскольку по берегу непрестанно хлестал этот проклятый ветер; позже, оказавшись уже в порту, я кричал ему, вторя знаменитому паладину:
Ну, дуй же, ветер, надорвись и лопни… [78]
Способ, при помощи которого мы высадились на берег, был преизящным. В непогоду шлюпку поднимают на палубу; с нашей так и сделали, и в нее сели мы с лордом Балтимором (всем прочим это изысканное морское приключение не пришлось по вкусу); рулевой матрос должен был поднять парус, уже приготовленный и лежавший у основания мачты; и еще несколько матросов встали на носу с баграми, обращенными к левому борту; каждый неподвижно застыл на полагающемся ему месте. Все действия должны были выполняться очень точно и слаженно, движение за движением. С кормы и с носа шлюпки свисали два канатных конца, один локтей[79] в восемь-девять, другой намного длиннее; их следовало связать вместе. Тот канат, что длиннее, шел к блоку, который через гафель крепился к нижней рее грот-мачты; этот самый гафель, будучи натянутым, приходился как раз над палубой. Конец каната держали несколько матросов, которые по команде подняли нас в воздух вместе с шлюпкой. Потом гафель развернули вместе с нами, и мы повисли над водой. Нужно было выждать, пока волна, периодически ударявшая в борт, опадет, разбившись о корпус корабля; но вот раздалась команда, и матросы принялись стравливать канат; мы перестали болтаться в воздухе и опустились на воду. Наши матросы, державшие багры наготове, тут же уперлись ими в корпус корабля и развернули шлюпку носом к берегу. Один из матросов поднял парус, рулевой ловко направил, наше суденышко через волны, высотой превышавшие его раза в три, — и мы в одно мгновение достигли суши.
При этом мы успели мельком заметить вполне добротный мол, главную часть Ревельского порта, и на нем множество пушек, а также две батареи прямо на берегу, которые защищают вход в гавань от неприятельского вторжения. Другие укрепления порта не столь внушительны. Неподалеку находятся и главные укрепления Ревеля со стороны суши, но они вовсе не так основательны, как в Риге,[80] столице Лифляндии,[81] у западных рубежей Российской империи. Впрочем, укрепления сейчас поправляют; со дня на день ждут прибытия целой команды умелых строителей. Она состоит из шестисот турецких военнопленных и шестисот христиан, уголовных преступников, из России. Русские не вешают приговоренных к смерти, а присуждают их, словно в Древнем Египте, к пожизненной каторге; того, что в Англии сочли бы примером ужасающим, под этими небесами вовсе не достаточно, чтобы держать в узде народ, которому и само слово «свобода» еще неизвестно, — он не знает имени той небесной богини, которая, по словам их поэта, государственного мужа, делает блаженными и уютными даже пустыни и скалы любых стран, в коих благоволит поселиться.
