Путешествие по стране Руставели - [19]

— Я благодарю господа, что он оказал мне милость увидеть всех вас вместе в мире.

Распорядитель празднества три раза стучит своим жезлом по мраморным плитам пола. Все замирают, восхищаясь легкой походкой Восхитительной, тем, как она стоит у трона, заливаемая солнечным светом. На ней белоснежное платье, только края рукавов украшает светло-голубая, вышитая белым жемчугом парча. Белую, как и платье, корону украшают сапфиры с бирюзовыми обводами, темные густые волосы обрамляют умное лицо. Возраст этой женщины определить невозможно.

Царица садится, и в зале наступает выжидательная тишина. Ее ясный взор видит всех собравшихся.

— Нам стало известно, что казначей нашего царства, высокочтимый поэт и ученый Шота Руставели сочинил большую новую поэму о славном витязе и молодой девушке, которую он удостоил своей любви. — На какое-то мгновение ее длинные ресницы опускаются над черными очами. — Итак, послушаем, что нам скажет поэт.

Руставели откидывает назад длинные волосы, выбивающиеся из-под его остроконечной, высокой меховой шапки, и отделяется от группы сановников. Не отводя взгляда от царицы, он опускается перед троном на колено. Тишина в зале нарушается, все тянутся вперед, чтобы его увидеть. Подобно легкому дыханию ветра над вершиной Казбека, в зале шуршат всколыхнувшиеся одежды.

— Царица! — начинает наконец Руставели твердым, слегка хриплым голосом. — Великая, мудрая владычица Грузинского царства, простирающего свои границы от Каспийского моря на востоке до Черного моря на западе, от снежных вершин Кавказа на севере до иранских земель города Тебриза! Мудрая владычица царства многих народов, в котором вместе живут христиане и мусульмане, грузины, осетины, армяне, персы и турки! Истинно, я завершил свой скромный труд, которому ты оказываешь внимание своей милости. Это поэма "Витязь в тигровой шкуре". Я бы сказал, что вложил в нее свою душу, свое сердце, если бы они и так уже давно не принадлежали тебе, солнцеликая царица. Поэтому прошу тебя, царица, окажи мне милость, прими мой труд в подарок и считай его принадлежащим тебе!

Шота торжественно передает в руки царицы пергаментный свиток, и двое слуг ставят перед троном инкрустированный сундучок, наполненный такими же свитками. Поэт встает, еще раз отвешивает поклон царице и отступает назад.

Тамара отвечает на поклон едва заметным наклоном головы. Пергамент, который ей передал Шота, она передает молодому писцу царской канцелярии и повелевает ему прочесть его вслух. Писец, еще мальчик, торопливо разворачивает пергамент и одним взглядом пробегает первые строчки. Затем он, на секунду оторвавшись, начинает читать: "…он, что властию чудесной…"

Дальше слушать его становится все труднее. Голос молодого писца становится все тише, только видно, как шевелятся губы и приливает кровь к его лицу. Сановники в зале, изображая на лице удовольствие, аплодируют. Но расслышать что-либо нельзя, видны только хлопающие руки. Поэтому слова признательности, высказываемые царицей Тамарой, не слышны.

Наступившая тишина становится тягостной, опасной. Торжественное сияние в тронном зале внезапно меркнет. С глухими криками все убегают, несутся прочь. Залы пустеют, исчезают фрески, золото, серебро. Тронный зал заливает зеленая глазурь. Вторжение монголов? Но ведь оно произошло гораздо позже…

Стелющаяся розовато-серая пелена пропитывает все холодной влагой. Когда я открываю глаза, то вижу, что рядом со мной, с папиросой в зубах, небритый, в мокрой от росы траве сидит Саша, наблюдающий восход солнца…

Затонувший город

Невероятно синее, оно с левой стороны начинает наконец просвечивать через редкий лес, пробуждая своим терпким запахом предвкушение удовольствия окунуться в его волны. Многозначительно я смотрю на Сашу. Он, улыбаясь, кивает, уговаривать его мне больше не надо. Непреодолимое желание искупаться испытывает теперь и он.

Не доезжая какого-то поселка, Константин тормозит у обочины. Не успевает он еще остановиться, как я выскакиваю из машины и, сбегая по взъерошенному склону, стягиваю на бегу рубашку. Константин что-то кричит мне вслед. Не отрывая глаз от пенящегося прибоя, я вместо ответа лихо, с развевающейся на ветру рубашкой, длинными прыжками мчусь, огибая кусты, в сторону моря, шум волн которого сюда еще не доносится. Маленькие кустики я перепрыгиваю, а через большие бегу напролом. Ветки хлещут меня по лицу. Вдруг правой рукой, в которой я держу рубашку, защищая лицо, наталкиваюсь на что-то твердое, вероятно на выступ скалы. Нет, это стена из валунов, высотой с человеческий рост, местами обвалившаяся.

Растерянно я ощупываю тяжелые круглые камни, поглядываю по сторонам, пытаясь найти выход из кустарника. Стену не обойти. Ей, кажется, нет конца. Она становится то выше, то ниже, с левой стороны, видимо, подходит к берегу, а с правой — к проселочной дороге. Странно.

Тут я слышу, как меня по имени окликает Константин.

— Да здесь я, здесь, — отвечаю, с трудом поднимаясь на каменный вал.

Оказавшись наверху, я замечаю, что толщина его около двух метров. Там, где он упирается в берег, видны развалины старой башни. Такую же башню, густо увитую плющом, я замечаю по ту сторону дороги на склоне горы; обвалившаяся стена ведет, видимо, туда. Уцелевшие ее остатки возвышаются местами над молодым лесом.