Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже - [8]

В свою очередь я порекомендовал приятелю не относиться легкомысленно к своему здоровью, побольше гулять на свежем воздухе, ибо одиннадцатимесячное в году сидение сиднем в темном рентгеновском кабинете не очень-то благоприятно отражается на его умственных способностях, если судить по его шутке.

Из каюты вышел Исрафил.

― Ты не молился? — спросил он.

― Я? Я… молился.

― Однако и шустрый же ты! Или ты пользуешься при молитве каким-нибудь передовым методом?

― Потерпи, узнаешь.

― Ну, терпеть мне придется недолго.

― Что ж, тем лучше.

Мы пошли в город. Программа экскурсии объявлена заранее:

а) совершить вечернюю молитву в соборной мечети;

б) найти и купить специальные чувяки для хаджжа;

в) часть долларов обменять на суданскую валюту, чтобы, если, не дай бог, наш отъезд в Аравию задержится, у нас были бы деньги на карманные расходы.

Пешее хождение здесь требует особого искусства. Ни многих улицах нет тротуаров. Прохожие жмутся к домам и заборам. Движение, повторяю, левостороннее. По какой стороне улицы ни шагай, постоянно думаешь, что либо оставишь своих детей сиротами, либо окажешься виновником того, что жена какого-нибудь шофера станет вдовой при живом муже, посаженном и тюрьму.

Но даже если кое-где и имеется тротуар, он покрыт толстым слоем крупного красного песка. Я вынужден останавливаться через каждые двадцать-тридцать шагов и, стоя на одной ноге, вытряхивать песок из сандалет.

― Молодой месяц! — воскликнул кори Тимурджан.

Все задрали головы к небу. Один из стариков протянул вперед руки и прочитал молитву: «О Аллах, помилуй нас, грешных, укрепи веру всех мусульман, ниспошли миру мир и покой, осени наше путешествие, сделай его безопасным…»

Тонкий рог месяца, словно детская люлька, спокойно висел в небе. Хотя в этих широтах такое положение нашего естественного спутника вполне обычно, паломники были очень взволнованы.

И мне в детстве твердили, что если новый месяц покоится на небе, словно чаша на столе, ― не иметь покоя рабам божьим, и в течение этого месяца нагрянет какое-нибудь бедствие или случится хоть какая-нибудь неприятность.

При виде молодого месяца в таком положении, взрослые заставляли нас вместе с ними возносить к вратам божьего дома мольбы о милосердии.

Мы испуганно пялили глазенки в небо, обуянные страхом, беззвучно читали известные нам молитвы, моля о благополучии для дома, для отца и для матери.

Если же месяц поднимался в небе стоймя, это являлось поводом для радостных криков, шума, гама, ликования.

Месяц, батюшка, дай лепешечку,

Нет, не лепешечку, а братишечку, ―

распевали мы и с воплями и визгом переворачивали вверх тормашками дом и всю улицу.

Мне кажется, что у моих спутников этот страх перед лежащим месяцем сохранился со времен детства. А может быть, и нет? Может быть, страх этот пришел к людям со времен детства человечества, из глубин десятков тысяч лет развития человеческого общества?

Я всем сердцем желал, чтобы сейчас совершилось чудо. Да, чудо, чтобы на полутемной улице Хартума вдруг очутился огромный телескоп, и эти люди увидели бы на поверхности луны вымпел с гербом СССР, с пятиконечной красной звездой и воочию убедились, что могущество человека оставило след даже на светильнике Аллаха.

В другое время я пошел бы со всеми вместе в мечеть, а сейчас не мог этого сделать, даже через силу.

Я беспартийный, если и совершу намаз, никто не попрекнет меня за это.

Когда умирает кто-нибудь из родственников или знакомых, то всю первую неделю после похорон, а затем в двадцатый, в сороковой день и в годовщину смерти в доме покойного устраиваются поминовения и моления. Хотя я уверен, что все эти россказни о переселении душ, о том свете, о рае и аде, и так далее, и тому подобное ― чистейший вымысел, все-таки вместе со всеми вздымаю руки. Хотя умом я дошел до определенного вывода, мои руки порой подчиняются обычаям.

Мальчиком я раза два или три убивал змей. Кетменем или тешой[22] разрубишь змею надвое, и две змеи самостоятельно двигаются в разные стороны. Чувство отвращения и брезгливости закипает в тебе, и ты разрубаешь гадину на десять, на двадцать, на сорок частей, и все они продолжают извиваться. Кажется, что даже и в таком состоянии змея грозит тебе смертью.

Недаром говорят в народе, хоть бычок и умрет, но пугающий взгляд его глаз не умрет никогда.

Паломники свернули в узкую улочку, ведущую к мечети. В этом городе высокие минареты видны издалека и найти по ним мечеть не представляет труда.

Я пошел дальше и очутился на вечернем базаре. По-видимому, здесь апрель ― самый разгар лета. Базар полон арбузов и дынь, бананов и апельсинов, яблок и груш, различных местных фруктов, не ведомых мне ни на вкус, ни по названию.

Торговцы разложили свои товары на длинном прилавке, разделенном перегородками и освещенном керосиновыми лампами. В сторонке сидела на циновке женщина с мальчиком и на железном переносном очаге готовила кофе.

Чуть поодаль на такой же жаровне молодой человек варил что-то вроде густой мучной похлебки. Едоки, усевшись вокруг прямо на земле, ужинали.

Такую картину можно было наблюдать в начале тридцатых годов и на моей родине. Советская власть была еще молодой, а в нашей Средней Азии и того моложе, и пока не взяла в свои руки все отрасли производства и бытового обслуживания народа, каждый вечер на пустыре в нашем квартале собирался обжорный ряд. Женщины, старики и старухи на мангалах, сколоченных из старых ведер, варили домашнюю лапшу, манты, начиненные почти одним луком, или же торговали распаренным горохом. Приехавшие из кишлаков дехкане поодиночке, по двое приходили из караван-сарая на этот пустырь, покупали каждый себе по вкусу то или иное блюдо, и тут же, усевшись на корточки, ели. И затем расходились по своим делам или возвращались в караван-сарай.