Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют - [60]

Временное затишье. Затем — во всяком случае, если верить «Мемуарам» — в 1963 году общий знакомый сообщил, что Фрэнку диагностирован рак легкого. Во время операции выяснилось, что опухоль очень близко к сердцу, поэтому хирурги просто зашили его и отправили обратно в Ки-Уэст. Несколько месяцев он был совершенно неуемным, ходил на танцульки в сопровождении бульдога Джиджи и отплясывал свой бешеный линди-хоп. Когда Фрэнк стал слабеть, он вернулся на Дункан-стрит, и его устроили в бывшей их с Теннесси общей спальне, а Теннесси с новым дружком, поэтом по прозвищу Ангел, заняли комнату внизу. В какой-то момент Теннесси и Фрэнк вдвоем вернулись в Нью-Йорк. Фрэнк весил уже меньше ста фунтов и стал похож «на скелет воробья», но по-прежнему упорно отстаивал свою независимость. На ночь он запирал дверь, а вечером смотрел телевизор, устроившись на двухместном диванчике рядом со старым Джиджи, и в их глазах, по наблюдению Теннесси, было почти одинаковое выражение стоического терпения.

В то лето Теннесси навещал Фрэнка в больнице почти каждый день. Его великодушие и нежность в те дни были проявлением не только естественного сочувствия, но и параноидальной депрессии. 21 сентября Фрэнк стал испытывать удушье, но кислород ему дали не сразу. Когда он наконец задремал, Теннесси вышел в гей-бар и там напился с приятелями, а когда вернулся к себе, ему позвонили и сообщили, что Фрэнк умер. «Пока Фрэнк не заболел, я был счастлив. Он обладал даром творить жизнь, а когда он ушел, я не мог примирить себя со своей жизнью»[252], — читаем в «Мемуарах». А в письме Дональду Уиндэму в начале 1964 года Уильямс писал: «Как и работа, Фрэнки был моей жизнью»[253].

* * *

Ну, с меня довольно. Я ушла с Дункан-стрит и направилась к берегу. Хотелось выкупаться, растворить в воде горечь, которую всколыхнули во мне эти судьбы. Краснолицый мужчина с пони-тейлом крикнул мне вслед: «Хорошего тебе дня, красавица». Прогулка по тихим улочкам, воркование голубей и гомон скворцов, копошившихся в древесных кронах, умиротворяли меня. За углом была школа, за ней — общественный сад, пестревший настурцией, мангольдом, фенхелем и ярко-синими звездочками огуречной травы.

На Саут-стрит красили дом, и какой-то парень сражался с чихавшим мотоциклом, бурча себе под нос: «Вот сукин сын». Звук цепной пилы, шорох листьев, запах жасмина возникли и тотчас исчезли. Вдоль пляжа Кларенс-Хиггс-Бич тянулась полоса полированного черного камня. Подойдя ближе, я поняла, что это Мемориал памяти жертв СПИДа. Здесь была изображена карта островов, а под ней имена умерших: Ричард Кэхил. Стив Венни. Эдгар Эллис. Трой Аней.

Было очень жарко. Море плескалось сразу за мемориалом, и солнце дробилось на нем быстрыми, тревожными искрами. Я долго плелась вдоль огромных отелей на Дог-Бич, наконец разделась и побрела в воду, преодолевая скопления черных водорослей. Иногда под водой я натыкалась на острые камни — кораллы? — затем пошел песок, лежащий плотными мелкими волнами, ступать по ним было очень приятно. Тут всё еще плескались мелкие веточки и плети ламинарии. Вода была теплой и мутноватой, с песчаной взвесью. Я зашла по грудь, окунулась и поплыла к буям.

Здесь охватывала расслабленность, чувство освобождения. Хотя крутившиеся в голове истории пугали, ведь какой-то голосок внутри меня рассказывал, как должно быть приятно отдаться алкоголю, уж он-то поможет покинуть привычную колею, погрузиться на недостижимую глубину, где все звуки приглушены. Утопи свои печали, вот именно. И плывя в этой желто-зеленой воде, напоминающей тоник Gatorade, я вспомнила, что быть похороненным в море — одна из навязчивых фантазий Уильямса. В «Мемуарах» он упоминает приписку к своему завещанию, где указано, как поступить с его телом: «Зашить в чистый белый мешок и выбросить за борт в двенадцати часах морского пути севернее Гаваны, чтобы мои кости покоились не слишком далеко от костей Харта Крейна»[254]. Харт Крейн, поэт и алкоголик. Что-то от этой фантазии, связанное с текучестью, освобождением и растворением, лежит и в основе истории с Фрэнком, хотя это опять-таки не более чем предположение. Но вернувшись к себе в номер, я обзвонила все судоходные компании, пока не нашла одну, которая взялась вывезти меня завтра утром подальше от берега, чтобы я смогла поплавать в глубоких водах Мексиканского залива, где желал упокоиться Уильямс.

Я встала на рассвете и отправилась в город по улице, на которой стоит Малый Белый дом Гарри Трумэна. У пристани я купила кофе с рогаликом и устроилась завтракать на солнце, стараясь не думать об акулах. Накануне вечером меня обуял дикий страх, я погуглила «атаки акул, Флорида» и узнала, что акула прокусила до кости бедро мужчине близ Марафона, после чего он умер. Я почитала и всякие истории о похоронах в море, стараясь думать только о них и запретив себе представлять разрезающий воду плавник.

В финальной сцене «Трамвая „Желание“» Бланш в ванной комнате чистит перышки, катастрофически не понимая, куда ее отправляют. Она пережила самое худшее: ее изнасиловал Стэнли, бросил и оскорбил Митч, а сейчас она выходит с вымытыми волосами в спальню, плохо осознавая происходящее, и что-то тараторит про грязный виноград.