Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют - [59]
Вначале их отношения были напряженными: Фрэнк хотел моногамии, он и привнес в жизнь Теннесси гармонию и упорядоченность, но тот никогда не был однолюбом. Хотя в 1949 году он со страстью признается: «Я люблю Ф. — глубоко, нежно, безусловно. Думаю, что люблю каждой частицей своего сердца»[244].
Во второй половине 1950-х положение вещей стало меняться. После смерти отца, Корнелиуса Уильямса, в 1957 году Теннесси обратился к психоанализу и озаботился тем, что сам называл «дурдомом с плюшевой подкладкой»[245], — обретением трезвости, или, во всяком случае, его попыткой. Серьезность, с которой он приступил к этому делу, прослеживается в его записных книжках, где он отчитывается ежедневно («выпил немного больше моей нормы»). Его лаконичная детализация включает такие записи: «Два скотча в баре. Три глотка утром. Дайкири в „Грязном Дике“. Три стакана красного вина за ланчем и три за обедом — еще на этот час два секонала, один зеленый транквилизатор, название которого не знаю, и еще желтый, он вроде бы называется резерпин или как-то так»[246].
Психотерапевт доктор Кьюби заодно пытался излечить его и от гомосексуальности: «Успешно разрушил мой интерес ко всем, кроме Лошадки, но, возможно, очередь дойдет и до него»[247]. В записных книжках и письмах этого времени Теннесси отмечал растущую дистанцию между ним и Фрэнки, хотя в августе 1958 года он с сожалением отмечал: «Мне не хватает Лошадки и собаки, с которыми я жил в Риме»[248].
Оглядываясь из 1970-х на этот сумбурный период, Теннесси пришел к выводу, что расшатали ситуацию их пьянки и употребление наркотиков. При этом свидетельства друзей говорят о том, что подозревать Фрэнка в употреблении наркотиков было чистой паранойей. Кроме того, он нередко обвинял своего любовника в сексуальной неверности, хотя и это — по крайней мере, отчасти — не более чем подозрительность и спутанность сознания хронического алкоголика. Сопоставим это с его собственными откровениями: секс вчетвером с трансвеститами; безумный уикенд с нежным красавчиком по прозвищу Дикси Докси. Дома его встречает глухое молчание, хлопание дверями, блюдо с мясным рулетом, разбитое о кухонную стену, — подобное поведение Мэри Чивер приводило в замешательство ее мужа, хотя сторонний наблюдатель, скорее всего, заметит очевидную связь между разгульными пьянками одного из партнеров и желанием другого спать в одиночестве.
Прослеживать события 1960-х становится всё труднее. Письма всё реже, а дневники, которые Теннесси вел более или менее прилежно с 6 марта 1936 года, совсем сходят на нет в сентябре 1958-го. Нам остаются «Мемуары», странный, ненадежный документ. Даты зачастую неверны, события порой сбиваются в кучу либо пересказываются в беспорядке. Как заметил Дональд Уиндэм, с которым Уильямс когда-то дружил, а затем, вероятно, чем-то обидел:
Возможно, в «Мемуарах» нет ни одного эпизода, который бы не произошел когда-то, с кем-то, как-то, но, скорее всего, это было с другим человеком, в другое время, с другими деталями. Завесы неоднозначности одна за другой опустились над его жизнью[249].
Мемуары — это, конечно, не данные судебной экспертизы, и алкоголик вместо более или менее точной фиксации событий говорит сам с собой, смущаясь и терзаясь, но намертво вцепившись в отрицание.
Согласно этому зыбкому свидетельству, в 1960 году Фрэнк начал терять вес и силы. Когда он уехал в Нью-Йорк на обследование, Теннесси пригласил в дом на Дункан-стрит молодого художника. Приятель Фрэнка предупредил его о вторжении соперника, и Фрэнк примчался домой. Он сидел в углу гостиной, и его большие глаза мрачно следили, по словам Теннесси, за ним и за художником. Затем внезапно, «как дикая кошка, он перепрыгнул через всю комнату и схватил художника за глотку»[250]. Вызвали полицию, и Фрэнка отвели к одному из друзей (полиция Ки-Уэста относилась к Фрэнку с симпатией, как, впрочем, и все, с кем он был знаком). Когда наутро Фрэнк вернулся, Теннесси укладывал в машину свои бумаги. «Когда завелся мотор, Фрэнки сорвался с крыльца. „Ты покидаешь меня, не пожав мне руку? После четырнадцати лет?“».
Читая между строк, с грустью представляешь себе, как человек уничтожает сложившийся уклад своей жизни. Мне кажется, это классический пример желания алкоголика причинить себе боль, раня самое дорогое существо, демонизируя и затем изгоняя его, будто этим можно чего-то достичь. В письме (без указания даты), адресованном Марии Сент-Жюст, звучит тот же мстительный мотив: «Лошадка сделал, пожалуй, всё, что было в его силах, чтобы разрушить и унизить меня, так что мне придется найти в себе смелость забыть беднягу»[251].
Весной 1962 года Фрэнк настоял на встрече в Нью-Йорке. Уильямс пришел со своим агентом, и была достигнута договоренность, что Фрэнк продолжит получать денежное содержание — неприятное словцо в завершение четырнадцатилетних отношений. Через десять минут после того, как все разошлись, Фрэнк позвонил и попросил о свидании тет-а-тет. Они встретились в ближайшем баре, и Теннесси произнес слова, которые якобы на многие годы запечатались в его памяти: «Фрэнк, я хочу снова стать хорошим». Впрочем, если всё было именно так, то трудно не заметить, что он завязывал не с тем, чем надо.
