Путём всея плоти - [94]

Далее, Эрнест написал домой письмо, выдержанное совершенно в иных тонах, чем все его прежние письма. Обычно это всё были формальные отписки и вода, ибо, как я уже объяснял, если ему случалось написать о чём-то интересующем его на самом деле, матери тут же начинало хотеться узнать всё больше и больше, и каждый новый ответ был как отрубание очередной головы у гидры, чтобы на её месте выросло полдюжины и больше новых вопросов, и всегда с одним результатом — надо было сделать не так, а по-другому, или надо немедленно отказаться от того, что он наметил делать. Теперь же дело приняло новый оборот, и он — в тысячный раз! — подумал, что вот теперь следует курсу, который мать с отцом одобрят, которым заинтересуются, и, наконец, установят с ним отношения большего взаимопонимания, чем было у них в обычае дотоле. Итак, он написал бурное, взволнованное письмо, — которое, когда я его прочёл, меня сильно позабавило, — но слишком длинное, чтобы его воспроизводить. Вот один отрывок: «Я теперь направляюсь ко Христу; боюсь, что многие, очень многие из моих университетских товарищей удаляются от Него; мы должны молиться за них, чтобы они обрели, как я обрёл, мир, который во Христе». Эрнест передал мне это письмо в связке с другими, которые отец прислал ему по смерти Кристины, — а она их бережно хранила, — и, читая этот отрывок, от стыда закрыл лицо руками.

— Я могу его не приводить, — сказал я. — Хочешь?

— Ни в коем случае, — отвечал он. — А если кто из моих друзей-доброхотов сохранил и другие свидетельства моей глупости, выбирайте из них любые лакомые кусочки, которые могут позабавить читателя, — пусть себе повеселится.

Но вообразите, какой эффект такого рода письмо — настолько ничем не предвещаемое — должно было произвести в Бэттерсби! Даже Кристина удержалась от экстаза по поводу того, что её сын открыл для себя силу слова Христова, а уж Теобальд и вовсе перепугался до беспамятства. Оно, конечно, хорошо, что у сына не будет никаких сомнений и трудностей, что он примет сан, не поднимая вокруг этого никакого шума, но в таком внезапном преображении человека, до той поры не выказывавшего ни малейшей склонности к религии, отец почуял неладное. Он ненавидел людей, не умеющих вовремя остановиться. Эрнест же всегда был такой странный, такой outre[195]; никогда не знаешь, чего от него ждать в следующий момент, но всегда ясно, что это будет что-нибудь необычное и дурацкое. Если, приняв сан и приобретя бенефиций, он закусит удила, то начнёт выкидывать такие коленца, что ему, Теобальду, и не снились. Спору нет, рукоположение и обретение бенефиция во многом помогут упорядочению его жизни, а если он ещё и женится, то жена должна довершить дело; это его единственный шанс, но Теобальд, надо отдать должное его дальновидности, в душе не слишком в этот шанс верил.

Приехав в июне в Бэттерсби, Эрнест в неразумии своём попытался наладить с отцом более откровенное общение, чем это было у них в ходу. Первый полёт бекаса, в который Эрнеста запустила проповедь мистера Хока, был в сторону ультра-протестантизма. Сам Теобальд более склонялся к низкой церкви, чем к высокой[196]. В те времена, между, скажем, 1825-м и 1850-м, для деревенского священника в первые годы его служения это было нормально, но он никак не ожидал того чуть ли не презрения, с каким Эрнест теперь относился к доктринам о новом рождении при крещении и о власти священника отпускать грехи (кто он такой, скажите на милость, чтобы толковать о таких предметах?); не готов он был и воспринять желание Эрнеста найти какой-нибудь способ примирить методизм с англиканской церковью. Теобальд ненавидел римскую церковь, но и диссидентов ненавидел тоже, ибо на собственном опыте знал, что, по большей части, иметь с ними дело весьма хлопотно; он всегда на собственном опыте знал, что с людьми, которые с ним не согласны, иметь дело весьма хлопотно; кроме всего прочего, они претендовали на знания не меньшие, чем его; и несмотря на это, если бы его спросили, он скорее склонился бы к ним, чем к партии высокой церкви. Однако же соседские священники его не спрашивали. Один за другим они прямо или косвенно подпадали под влияние Оксфордского движения, зародившегося за двадцать лет до того. Удивительно, сколько он теперь допускал в своей служебной практике такого, что в годы его юности считалось бы папизмом; так что он очень хорошо знал, куда дует церковный ветер, и видел, что Эрнест, как обычно, настраивался идти против этого ветра. Момент сказать сыну, что он болван, был слишком благоприятным, чтобы его можно было упустить, и Теобальд не упустил. Эрнеста это удивило и раздосадовало: разве его отец с матерью не желали всю жизнь, чтобы он был более религиозен? Свершилось — а они всё недовольны. Пророк, сказал он себе, не бывает без чести, разве в своём отечестве[197], но поскольку в недавнее время — вернее сказать, до недавнего времени — у него была скверная привычка переворачивать поговорки с ног на голову, то ему подумалось, что иногда отечество не бывает без чести, разве что у своего пророка. Он посмеялся и до конца дня чувствовал себя как в былые дни, до проповеди мистера Хока.