Осокин помолчал, точно собираясь с мыслями.
— Подговорил меня как-то парень из нашей артели. «Давай, — говорит, — днём в своей артели, а ночью у другого десятника будем работать». Я понадеялся на свои силы, согласился. Первую неделю так и работали: отоспимся часа четыре на берегу и опять на реку. А там, как в бою! Лес идёт, брёвна друг на друга горой лезут, грохочут, только поворачивайся. И вот случилось: по неосторожности или по усталости, только зашибло меня сорвавшимся бревном так, что два месяца в больнице отлёживался. Еле выжил.
Осокин задумался. Лица его не было видно, он смотрел в окно, и голос звучал всё глуше. Максим и Яшка молчали тоже.
— Вот тут и начало меня, как ты говоришь, швырять из стороны в сторону. С барж мешки таскал, уголь грузил, кирпичи на стройке подавал. И вижу — нельзя так. Сам я тёмный, ничего не знаю. Учиться надо, а как? Школ для переростков тогда ещё не было. И жить мне нечем. Прибило тут меня к одной железнодорожной станции. Станция глухая, маленькая. Взяли меня сперва подручным в депо котлы чистить. Я чистил, а сам всё чаще думал: нет, учиться, учиться надо! Через год вступил в комсомол. Поработал ещё. И вот, наконец, послали меня на рабфак. Трудно мне было очень, но я, стиснув зубы, догонял других, учился. А из рабфака пошёл в институт и вышел оттуда инженером, путейцем… Да. Однако заговорился я с вами. Как начнёшь вспоминать!..
Осокин встал, пригасил последнюю папиросу. Пересел на койку.
— Ты как себя чувствуешь? — обратился он к Максимке.
— Ничего. Только рука вот, как чужая, — встрепенулся Максим.
— Рука заживёт. У нас врач хороший, вылечит. Раз кости целы, заживёт.
— А теперь, теперь-то я куда? — неожиданно звонко и горячо спросил Максим. — Товарищ Осокин, а?
— Для меня-то ясно, куда! А вот ты сам разберись, хорошенько подумай: что тебе нужно делать, по какой дороге идти. Как поправишься, будешь опять у Зотова в инструментальной. А там поглядим… Только уж смотри…
— Товарищ Осокин, да разве я со зла или из корысти на перегон вышел? Я на любое дело пойду, только чтобы наравне с другими, вместе! Я как лучше хотел! Не верите?
— Знаю, что не со зла. Если бы так, я и разговаривать с тобой не стал бы. Отчислили бы мы тебя за нарушение трудовой дисциплины, и ступай, откуда пришёл, да ещё с выговором. За тебя ведь мы все отвечаем, а не один Косыга.
Максим хотел спросить: «А он, он-то как? Неужели его совсем с перегона сняли?» — но сдержался:
— Ну, будь здоров. Хватит в темноте сидеть, свет зажгите, — и Осокин, поднявшись, пошёл к двери.
По лестнице поднимался ещё кто-то. Яшка включил лампочку, она осветила вагон, и Максимка увидел: на пороге стоит Женя Чирков, строго и пристально смотрит на него. Потом, большой и плечистый, легко подошёл к койке, сунул Максимке руку и громко сказал:
— Здорово! Как твои дела? Наделал ты нам хлопот!
— Женя! — Максимка так и рванулся к нему. — Я ничего. А вы как? Анатолий где?
— Где! Здесь, на поезде, куда ж ему деваться! — Чирков говорил спокойно, посмеиваясь. — Сняли его на сутки с перегона, он и вовсе задурил: к ребятам из четвёртой бригады жить перебрался, а его там не принимают.
— С перегона сняли?
— Ничего, когда поумнеет, снова допустят. А с доски почёта снимут! Хотели мы его в комсомол принять, теперь повременим! Другой раз не вольничай! Верно?
Яшка кивнул. Максимка притаился на койке. Смутно и тревожно было у него на душе. И в то же время он чувствовал: что-то новое, хорошее после разговора с Осокиным открывалось перед ним.
Что это был за человек! Работал простым грузчиком, чистил котлы. А теперь инженер, замполит, начальник, которого знают и уважают все на поезде.
Как же он добился этого?
Максимка вспомнил горькие слова Осокина: «Трудно мне было, очень, но я, стиснув зубы, догонял других, учился».
Учился!
А он, Максим, сам отказался от школы!.. «Недоучка», — сказал про него председатель колхоза Андрей Степанович. Нет! Видно, недоучкой нигде нельзя быть…
Максимка отвернулся к окну и крепко задумался.
За окном, в тёмном небе, зажглись, как фонарики, две ранние звезды и прорезался молодой и тонкий лунный серп.
…Ночью и днём под горячими лучами солнца и освещённые луной идут по железным дорогам поезда.
Почтовые, скорые, курьерские — с пассажирами, товарные — с сельскохозяйственными машинами или оборудованием для заводов, открытые платформы — с тёсом и штабелями дров, цистерны — с горючим, составы — с углем или зерном, пломбированные вагоны — с военным грузом или ценными посылками…
Идут на рассвете, когда просыпается кругом спокойная и радостная земля, идут в темноте, когда затихают встречные города и сёла, идут от границы к сердцу Родины и обратно…
В одном из вагонов скорого поезда, идущего из Москвы, в купе у окна сидел военный. Он курил, нетерпеливо прислушиваясь к мерному стуку бегущих колёс.
Проводник остановился у двери:
— Товарищ полковник, вы просили предупредить: следующая станция Слезнёво.
— Благодарю, знаю. — Военный поднялся, снял с верхней полки коричневый чемоданчик, перекинул через руку плащ и вышел в коридор.
— Скажите, а вы не слышали, — спросил он проводника, — здесь где-то, у Слезнёва, стоит шестьдесят седьмая машинная станция? Ремонтируют путь. Так где мне эту самую шестьдесят седьмую побыстрее разыскать?
