— Точно не скажу, но, видать, она в тупике где-нибудь стоит. У Слезнёва сойдёте, а оттуда до места дрезина ходит.
Военный надел фуражку, поправил ремень и прошёл в тамбур.
Поезд шёл медленно, громко стуча на стыках. Навстречу бежал густой лес. Тёплый ветер нёс запах молодой берёзы и прогретой солнцем земли. Внизу, у подножки, вдруг затемнели сброшенные в кювет шпалы, паровоз загудел, и мимо вагона на соседнем пути проплыла длинная зелёная, похожая на гигантскую гусеницу машина.
Военный распахнул дверь.
У насыпи вдоль полотна стояли люди. Они провожали поезд глазами, кто-то махал рукой.
Паровоз гудел теперь непрерывно, потом затих, и проводник вышел в тамбур. Поезд подходил к Слезнёву…
У дежурного по вокзалу военный узнал, что только что виденные им на путях люди — как раз те самые рабочие с шестьдесят седьмой машинной станции, которая ему нужна. Он перевесил плащ на плечо и зашагал вдоль полотна. Невдалеке, у красного сигнального щитка, на путях он увидел девушку в жёлтой фуражке с флажком в руках. Она смотрела на него выжидающе и с любопытством.
— Скажите, шестьдесят седьмая ПМС здесь находится? — крикнул военный, поровнявшись с ней.
— ПМС далеко, а работаем здесь, — ответила она. — Кого надо-то вам?
— Мне надо двоих, — военный подошёл к насыпи. — Железнодорожного мастера Лобазню Игнатия Ивановича или, может быть. Руднева Максима, но я не знаю, кем он у вас считается.
— Мастер Лобазня чуток подальше, во-он, где балластер стоит, видите? — она показала свернутым флажком на хорошо видную издали машину. — А Руднева здесь вовсе нету. Он теперь в мехцехе у нас.
— Хорошо.
Военный поднялся к насыпи и быстро пошёл вперёд.
* * *
А в это самое время Руднев Максим был так далёк от мысли о Николае Антоновиче, как, может быть, ни разу за все дни своей жизни здесь, на поезде!
С того злополучного утра, когда Максимка самовольно вышел на перегон работать с Косыгой, прошло около месяца.
Когда поджила рука, Максим снова вернулся в инструментальную.
Всё было, как прежде. Максимка ревностно помогал Зотову.
Всё больше и больше сближался он с Яшкой. Ему нравилось в Яшке и то, что тот делает всё не спеша, с чувством собственного достоинства, и то, что он гордится своей работой ученика в механической мастерской.
Максим не раз уже расспрашивал Яшку про его работу, сам приходил к ним в мастерскую. Внимательно рассматривал выстроившиеся друг за другом станки, слушал, как Яшка объясняет про них.
И вот однажды вечером сияющий Яшка прибежал за Максимкой в их вагон.
— Иди, к майору тебя зовут! — сказал Яшка. — Там и Осокин и Зотов ваш. Знаешь что? Постановлено к нам в мастерскую второго ученика взять, так тебя из инструментальной хотят перевести! И Зотов согласен, говорит: «Ему, Рудневу, квалификацию подымать надо…» Здорово, да? Вместе работать будем! А после, гляди, ещё на курсы нас куда-нибудь пошлют, чтобы совсем выучиться!.. Вот бы хорошо!
Максимка с надеждой и волнением пошёл к техотделу.
Это была правда: его переводили учеником в механическую мастерскую…
* * *
…В вагоне-мастерской было шумно.
Гудели и стучали на разные голоса моторы и станки. Щёлкали и шуршали над головой приводные ремни, сыпались белые искры от точильного круга. Сильно пахло маслом и бензином.
Максимка стоял у сверлильного станка. Напряжённо, не отрываясь, следил за ловкими руками мастера, закреплявшего в патроне сверло.
Яшка, работавший рядом, у токарного станка, между делом тоже следил за товарищем: сегодня Максимке в первый раз поручили опилить, разметить и просверлить по размеченному заготовку для гаечного ключа. Справится он?
Максим подвинул зажатую в тиски обточенную пластину под сверло, правой рукой взялся за рукоятку. Сверло бесшумно закрутилось, коснулось пластины, блестящая завитая стружка поползла и упала на стол станка. Максим передвинул тиски: круглый, со сверкающим ободком глазок темнел на пластине. Сверло снова опустилось, выползла тонкая ленточка стружки, и второй глазок вырос возле первого.
— Не спеши, не спеши, — останавливал мастер Максимку. — Следи, чтобы сверло не било, и к концу затишай, не жми сильно. Та-ак, правильно.
Максимка робко и вопросительно посмотрел на мастера. Тот кивнул. Значит, всё в порядке!
Пригнув голову, весь поглощённый работой, не слыша и не видя ничего, кроме слов мастера и послушного его поле сверла, Максимка снова нажал гладкую тёплую рукоятку и наклонился над столом.
За стеной, в вагоне-кузнице, громко бухал, точно стрелял, электрический молот, обитые железом пол и стены мастерской вздрагивали в ответ, вентилятор гнал от окна прохладную струю воздуха, и она, долетая до станка, шевелила максимкины волосы и освежала лоб.
* * *
Переваливаясь на коротких загорелых ногах, сынишка мастера Генька что было духу бежал к поезду. Его догоняли двое мальчишек поменьше, запыхавшиеся и распаренные.
— Я знаю! Он там, в механической, я знаю! — крикнул Генька.
Ребята добежали до кузницы и, отдуваясь, остановились.
Около механической мастерской, в стороне, прямо на земле, стоял передвижной мотор, от него, свиваясь и развиваясь, ползли длинные резиновые трубки к рельсорезному станку. Под ставнем на шпале лежал кусок рельса и два рабочих возились над ним: приваривали к рельсу какую-то круглую трубу.
