Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - [88]

К обеду были приглашены: Баратынский, Дельвиг, барон Розен и ещё человек пять; но те, менее помянутых, интересовались знать об Александре Сергеевиче. Перед концом обеда, не помню, кто прочитал какое-то стихотворение, кажется мною привезённое; у родных оно вызвало слёзы, за окончанием чтения последовало шампанское за здоровье поэта и пр. Я уехал довольно поздно, обещав передать всё Александру Сергеевичу. На другой и на третий день названные мною лица посетили меня и передали письма к Пушкину. Два дня перед предположенным отъездом, я был у старика вечером и провёл в семействе часа три. На другой день Сергей Львович, вместе с сыном, передали мне огромный пакет с письмами, с какою-то тетрадью и включавший в себе пятьсот рублей. Мы распростились. В тот же день я должен был обедать у графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской, которой я привозил от Михаила Фёдоровича письмо, и в этот день назначено было мне получить от неё ответ. Здесь неожиданно встретил я Александра Львовича Давыдова, который неотступно просил меня обождать его с неделю, чтобы вместе ехать в Москву, и в заключение позвал на другой день обедать и там поговорить об этом. Он приехал в Петербург с женой и дочерью, которые отправлялись за границу. Обедали мы вчетвером, и я заметил, что жена Давыдова в это время не очень благоволила к Александру Сергеевичу, и ей видимо было неприятно, когда муж её с большим участием о нём расспрашивал. Я слышал уже неоднократно прежде о ласках Пушкину, оказанных в Каменке, и слышал от него восторженные похвалы о находившемся там семейном обществе, упоминалось и об Аглае. Потом уже узнал я, что между ней и Пушкиным вышла какая-то размолвка, и последний наградил её стишками! После обеда Давыдов пригласил меня ехать с ним к каретнику, чтобы ускорить исправление его дормеза; к счастию, он, вместо недели, мог быть готов через четыре дня, и мы отправились. Перед выездом, видясь ежедневно с Львом Пушкиным, я предлагал ему вынуть из пакета деньги и отправить их по почте, как бы предвидя, что мне долго не придётся их доставить лично; Лев соглашался на это, но отец нет.

В Москве я должен был пробыть две недели[244] и едва вырвался от Давыдова и от штабных сослуживцев 1812 года: Григория Римского-Корсакова, Петра Нащокина, Николая Новикова, Степана Мельгунова и пр. и пр.; но и вырвавшись, не поехал прямо в Кишинёв, а узнав, что сестра моя, бывшая замужем за капитаном старого Семёновского полка Тухачевским, переведённым в числе других офицеров в армию, подполковником в Архангельгородский полк, находится в имении в Тульской губернии в с. Архангельском (8 вёрст не доезжая Тулы), — я поспешил туда, ибо не был ещё знаком с Тухачевским, женившимся в 1817 году, когда я был во Франции в корпусе гр. Воронцова.[245] Менее двухсот вёрст не требовало много времени. Приехав в Архангельское, я нашёл в буквальном смысле сестру с детьми, садившимися в экипажи, чтобы отправиться в штаб Тухачевского, Тамбовской губернии, в г. Борисоглебск, откуда он прислал и лошадей. Я решился сопровождать их. Но так как, потянувшись на долгих, возвращение моё в Кишинёв оттягивалось на неопределённое время, и я не мог отправить пакета через почту, для чего требовалось бы распечатать его, как включавший в себе деньги, на что я не решился, посему из Тулы, объяснив всё это Александру Сергеевичу и зная финансовые дела его в неблагоприятном положении, послал я ему из своих триста рублей. Через месяц я был в возможности, передав ему пакет, отдать отчёт обо всём, что относилось до его близких.

Две недели до выезда Пушкина из Одессы 1824 году, я видел его в последний раз. Два-три письма в нескольких строчках, из коих последнее было из Орла, когда он ехал на Кавказ к Паскевичу, заключили наши сношения; но не так было с братом и отцом его. В апреле 1826 года я приехал в Петербург и посетил старика Пушкина; от него я узнал об Александре Сергеевиче, что ему обещается разрешение приехать из Псковского имения в Петербург, за поручительством отца. На другой день старик приехал ко мне вместе с сыном Львом, который имел намерение поступить в военную службу и получил от графа Бенкендорфа предложение вступить юнкером в образовавшийся тогда дивизион жандармов. Отец и сын питали нерасположение к этого рода службе, но я им подтвердил то же самое, что им говорили и некоторые другие, что в жандармском дивизионе служба чисто военная, что я понимал бы нежелание их состоять при штабе III отделения, но в дивизионе дело совсем иное, и что если они на общественных гуляньях и парадах употребляются для полицейского порядка, то для этого употреблялась и другая конница, а лейб-казаки и теперь. Но все мои пояснения были напрасны. Лев Сергеевич как будто бы сдавался, но отец и слышать не хотел, чтобы сын его был жандармом. На другой день я был приглашён обедать, и как-то приехал ранее назначенного часа; Льва Сергеевича не было ещё дома; я нашёл, что старик был в каком-то восторженном духе; после первых приветствий в гостиной, он взял меня под руку и ввёл в кабинет. Здесь, с самодовольной гордостью, сообщил мне, что всё, что он опровергал вчера поутру, по поводу вступления «Леона» в жандармский дивизион, — вечером он сознал необходимостью. Дело было так: кто-то (мне не сказывали имени, но по всему должно полагать, что лицо, влиятельное и в обществе и в семействе Пушкиных), представил ему, что этим отказом могут окончательно повредить Александру Сергеевичу, потому что предложение Льву Сергеевичу сделано было самим графом Бенкендорфом, чрез лицо, ходатайствовавшее об Александре Сергеевиче, и что вместе с обещанием принять участие в ссыльном, предложено было шефом жандармов и принятие брата под своё покровительство, определив его юнкером в формировавшийся в Петербурге дивизион жандармов (кажется даже в гвардейский эскадрон), а потому отказ вступить в жандармы может охладить графа к облегчению участи Александра Сергеевича и даже оскорбить графа, тем более, что Лев Сергеевич сам сделал вызов вступить в один из кавалерийских полков и т. д. Эта мысль глубоко затронула Льва Сергеевича, и он объявил себя решительно вступающим в жандармы. Отец забыл все предубеждения, за несколько часов им владевшие, и с гордостью пожимал руку Льву Сергеевичу.