Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - [87]

В конце апреля 1823 года, когда не было ещё слуха о назначении графа Воронцова, Пушкин получил позволение от Инзова побывать в Одессе и пробыть «может быть», как говорил — «с месяц». В это время последовало назначение графа; начали приезжать из Петербурга вновь назначенные к нему лица, наконец и он сам. Пушкин возвратился в Кишинёв, куда недели через две, на несколько дней, приехал и граф, но тогда не было ещё слышно о перечислении Пушкина в его штат, что последовало гораздо после, и я говорил уже, что Пушкин окончательно оставил Кишинёв и переехал в Одессу в первые дни июля (прежде 4-го числа) 1823 года […]

Сколько мне известно, Пушкин, оставив в первые дни июля 1823 года Бессарабию, был только один раз в ней и именно, как сказано в другом месте, в Бендерах и Каушанах, на одни сутки и в Кишинёв не ездил. Сказанное Вигелем сомнительно точно так же, как и многое другое. «Воспоминания» его наполнены выдумками и т. п. Что же относится до того, что будто бы в эту поездку Пушкин останавливался у H. С. Алексеева, то это очень могло быть, если только поездка эта состоялась,[240] потому что, возвратясь в июле 1822 года в Кишинёв, после четырёхмесячной отлучки, я нашёл уже Пушкина переместившимся от Инзова (по случаю пострадавшей от землетрясения квартиры) к Алексееву, жившему тогда рядом с гостиницей Ивана Николаева Наумова.[241] И я это помню очень хорошо и потому уже, что очень часто заезжал за Пушкиным (по его просьбе), чтобы вместе укладывать библиотеку Михайла Фёдоровича, и когда из Киева прислан был для препровождения туда обоза француз Фурнье (находившийся приживалком у Раевского), оказавшийся знакомец Пушкину, то в тот же день я его отвёз к Пушкину, которого мы застали без рубашки, сидящего на постели с поджатыми ногами, и по обыкновению окружённого исписанными листочками бумаги. И множество других мелких случаев мне остались очень памятны, как происходившие именно тогда, когда Пушкин жил у Алексеева. Оба они занимали средней величины комнату направо от сеней; налево была комната хозяйкина.

При выезде моём из Кишинёва 4-го февраля 1822 года в Петербург, Александр Сергеевич дал мне довольно большой пакет, включавший в себе несколько писем, чтобы передать оный не иначе, как лично брату его Л. С., а если, по какому-либо случаю его на это время не будет в Петербурге, то его сестре (так пакет и был надписан), и просил, что в случае отец будет расспрашивать о его житье-бытье, то дал бы понять, что он часто нуждается в средствах. Словом, Пушкин был очень недоволен, что ему недостаточно высылают денег.[242] А так как из Кишинёва я должен был заехать прежде в Херсон и по всему вероятию продолжать путь чрез Москву, то дал мне ещё два письма в этот последний город, на имя князя Вяземского и Чаадаева, одинаково прося передать лично.

Но мой путь из Херсона принял другое направление; я должен был на этот раз отказаться от поездки на Москву и направиться в Петербург через Киев, куда вызвал меня Михайло Фёдорович Орлов, получивший уже известие о готовившейся ему опале. Таким образом я приехал в Петербург ровно через месяц после выезда моего из Кишинёва. Из Херсона я уведомил однако же Пушкина об изменившемся направлении и в Киеве нашёл от него письмо с подтверждением того же, что было сказано и прежде, и с присовокуплением, что, если на возвратном пути я не поеду через Москву, то привёз бы письма на имя Вяземского и Чаадаева обратно, справляясь однако у брата, не случится ли кто из них в моё время в Петербурге и пр.[243]

На другой день приезда в Петербург, исполнив обязанности службы, я прямо отправился к Сергею Львовичу, жившему по правой стороне Фонтанки, между Измайловским и Калинкиным мостами, в одноэтажном каменном, с балконом, доме, кажется, одним семейством Пушкина занимавшемся. Я никого не застал дома. Встретивший меня лакей, узнав, что я имею письма от Александра Сергеевича, позвал какую-то старушку; от неё я узнал, что Александр Сергеевич предупредил уже обо мне. Само собой разумеется, что на все просьбы старушки оставить пакет я не согласился, обещая приехать вечером или на другой день. Расспросы об Александре Сергеевиче сопровождались слезами. Все люди, внезапно окружившие меня, делали вопросы; наконец спросили об адресе, и я отправился. Объездив ещё кого было нужно, в четыре часа я был в своём нумере у Демута и, только что приготовился сесть обедать, как арнаут мой, с радостным лицом, вошёл в комнату, с известием, что — «брат нашего Пушкина пришёл». Я тотчас велел просить его и пошёл ему навстречу. Лев Сергеевич был ниже ростом Александра Сергеевича, но несравненно плотнее сложён; физиономия носила одинаковый характер с братом и очень симпатичная. В одну минуту мы освоились, как старые знакомые. Распечатав пакет, он нашёл несколько писем и какую-то исписанную с перемарками тетрадь, листа в три почтовых. Взглянув на неё, он улыбнулся и, не читая своего письма, собрал всё, завязал в платок и хотел тотчас уйти, но я пригласил его отобедать вместе, а так как мне нужно было ехать в Коломну, то вызвался завезти его. После некоторых извинений, он остался и сообщил мне, что, возвратясь домой и узнав о моём приезде, поспешил видеть меня, будучи заранее уведомлен братом, что я передам ему кой-какие бумаги, но что отец и прочие не были ещё дома, а потому и не знали о моём приезде, иначе отец поспешил бы предупредить его. Другого разговора не было, как об Александре Сергеевиче, о котором брат желал знать малейшие подробности. Письмо к себе Лев Сергеевич успел прочитать ещё у меня. В семь часов я подвёз его к крыльцу и уже никак не мог отложить первого визита своего на утро, вошёл в комнату, где был встречен всем семейством. Отец показался мне со всеми манерами старого маркиза; из всех более интересовалась знать об Александре Сергеевиче сестра его. Лев Сергеевич не отходил от меня. Обласканный всеми как родной, в девять часов я уехал. На другой день выехал рано и, возвратясь поздно, узнал, что оба Пушкина, ещё с каким-то господином были у меня и обещали на следующий день в 10 часов утра опять посетить меня, что и исполнили, но только уже вдвоём, а бывший с ними накануне третий, как мне сказали, — был Баратынский. Отец и сын в это посещение более всего выказывали опасение насчёт вспыльчивости Александра Сергеевича; до них дошли слухи о его столкновениях, и это их очень огорчало; мне показалось даже, что у старика навернулись слёзы. Узнав, что я выезжаю обратно через неделю, старик пригласил меня (через два дня) отобедать, сказав, что тут соберёт всех друзей Александра, чтобы каждый из них мог узнать о нём от меня лично, что с тех пор, как Пушкин в Кишинёве, я первый, который могу передать всем им то, что ближе к нему относится и т. д. До назначенного обеда оставалось два дня, и в эти дни каждое утро являлся Лев Сергеевич, и накануне обеда мы провели почти целый день вместе и всё, мне казалось, я недостаточно удовлетворял расспросам.