Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - [61]

Третий субъект был армянин, кол. сов. Арт. Мак. Х[удобашев], бывший одесский почтмейстер, но за битву свою с козлом между театром и балконом, где находилось всё семейство графа Ланжерона, оставил эту должность и перешёл на службу в Кишинёв. Это был человек лет за пятьдесят, чрезвычайно маленького роста, как-то переломленный на бок, с необыкновенно огромным носом, гнусивший и бесщадно ломавший любимый им французский язык, страстный охотник шутить и с большой претензией на остроту и любезность. Не упускал кстати и не кстати приговаривать: «что за важность, и мой брат Александр Макарыч тоже автор» и т. п. Пушкин с ним встречался во всех обществах и не иначе говорил с ним как по французски.[191] Х[удобаше]в был его коньком; Александр Сергеевич при каждой встрече обнимался с ним и говорил, что, когда бывает грустен, то ищет встретиться с Х[удобашевым], который всегда «отводит его душу». Х[удобашев], в «Чёрной шали» Пушкина, принял на свой счёт «армянина». Шутники подтвердили это, и он давал понимать, что он действительно кого-то отбил у Пушкина. Этот, узнав, не давал ему покоя и, как только увидит Х[удобаше]ва (что случалось очень часто), начинал читать «Чёрную шаль». Ссора и неудовольствие между ними обыкновенно оканчивались смехом и примирением, которое завершалось тем, что Пушкин бросал Х[удобаше]ва на диван и садился на него верхом (один из любимых тогда приёмов Пушкина с некоторыми и другими), приговаривая: «Не отбивай у меня гречанок!» Это нравилось Х[удобаше]ву, воображавшему, что он может быть соперником. Х[удобаше]в был вырезан на печати верхом на козле с надписью кругом «еду не свищу, а наеду — не спущу». Я привёз одну из трёх печатей в Одессу Пушкину.

Четвёртый субъект был надворный советник К. П. Л—ка. Это также был маленький человек, лет под сорок, с лицом, часто нарумяненным, напомаженный, вялый в разговоре, но не лишённый остроумия и большой виртуоз на фортепиано. На этом основании он приглашён был в квартиру к бояру Рали, или более известному под названием — Земфираки. У него была дочь Мариола, красивейшая из всех своих кишинёвских подруг, о которой скажу далее. Л. играл с ней на фортепиано и жил во флигеле с тремя её братьями. Пушкин очень часто заходил к ним и умел обратить Л. более нежели в шута; он обличал его в разных грехах; сцены бывали тут уморительные, ибо, когда Александр Сергеевич развёртывался, то не было уже пределов его шуткам, и, если он замечал только, что Л. начинает сердиться, примирение следовало такое же, как и с Х[удобаше]вым, а иногда ещё и скандалезнее.

Здесь в первый раз услышал я от него четырёхстишие, вывезенное из Петербурга за три года до приезда Вигеля. В стихах этих упоминался Вигель и Вульф.[192] Пушкин, зная от меня историю Вигеля в Париже, в 1818 году, уверил всех, что Л. — чистый «вигилист».

Из других семейных домов Пушкин часто посещал семейство Рали, где, как замечено выше, жил Л—ка. У Рали или Земфираки, кроме трёх сыновей (из коих в особенности один был очень порядочный молодой человек), было две дочери: одна Екатерина Захарьевна, лет двадцати двух, была замужем за коллежским советником Апостолом Константиновичем Стамо, имевшим более пятидесяти лет. Пушкин прозвал его «bellier conducteur», и действительно физиономия у него как-то схожа была с бараньей, но он был человек очень образованный, всегда щеголевато одетый. Жена его, очень малого роста с чрезвычайно выразительным смуглым лицом, очень умная и начитанная и резко отличалась от всех своими правилами; была очень любезна, говорлива и преимущественно проповедывала нравственность. Пушкин любил болтать с нею, сохраняя приличный разговор. Сестра её Марья (Мариола) была девушка лет осьмнадцати, приятельница Пульхерицы, но гораздо красивее последней и лицом, и ростом, и формами, и к тому двумя или тремя годами моложе. Пушкин в особенности любил танцовать с ней. У Рали танцовали очень редко, но там были чаще музыкальные вечера. В последний год пребывания Пушкина в Кишинёве, она вышла замуж за капитана Селенгинского полка барона Метлеркампфа, впоследствии гусарского маиора, и сделалась очень несчастной […]

Пушкин любил всех хорошеньких, всех свободных болтуний. Из числа первых ему нравилась Марья Петровна Шрейбер, семнадцатилетняя дочь председателя врачебной управы с. с. Петра Ивановича, но она отличалась особенной скромностию, или лучше сказать, застенчивостью; её он видел только в клубах. Она скоро вышла замуж за адъютанта генерала Желтухина, Сычугова, и уехала в Казань. К числу вторых принадлежала Виктория Ивановна Вакар, жена подполковника этого имени; она была дочь вдовы Кешко, богатой помещицы, вышедшей потом замуж за Друганова. Вакарша была маленького роста, чрезвычайно жива, вообще недурна и привлекательна, образованная в Одесском пансионе и неразлучная приятельница с Марьей Егоровной Эйхфельдт. Пушкин находил удовольствие с ней танцовать и вести нестесняющий разговор. Едва ли он не сошёлся с ней и ближе, но конечно не на долго. В этом же роде была очень миленькая девица Аника Сандулаки, впоследствии замужем за помещиком города Бельцы, Катаржи. Пушкин любил её за резвость, и как говорил, за смуглость лица, которому он придавал какое-то особенное значение. Одна из более его интересовавших была Елена Фёдоровна Соловкина, жена полкового командира Охотского полка, урождённая Бем, внука генерала Катаржи. Она иногда приезжала в Кишинёв к сестре своей Марье Фёдоровне, жене подполковника Камчатского полка П. С. Лишина. Но все усилия Пушкина, чтобы познакомиться в доме, были тщетны.