Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - [3]
Как ни странно, но первыми на этот призыв Варнгагена откликнулись лица, которым, казалось бы, вовсе не подобало выступать со своими воспоминаниями о Пушкине. Таковы были, например, третьестепенный литератор М. Макаров, написавший статью «А. С. Пушкин в детстве (Из записок о моём знакомстве)», или писатель А. Грен, сочинивший фантастические воспоминания о Пушкине на основании мифического архива поэта Теплякова. Но замечательно, что Плетнёв, опубликовавший эти, по собственному признанию, «прескучные и преглупые статьи» двоих «болтунов» в 1843 г. в своём «Современнике», объяснял, что напечатал их «единственно ради имени великого поэта».[13] Нельзя не признать, что это была довольно странная форма увековечения памяти Пушкина, особенно поскольку инициатива её принадлежала одному из лучших друзей поэта, который сам являлся неисчерпаемым кладезем воспоминаний о нём. Но Плетнёв отнюдь не представлял исключения. Молчали все близкие друзья поэта, хотя они отлично сознавали громадную ценность свидетельских показаний о Пушкине.[14] Так, историк-профессионал М. П. Погодин в 1846 г. записывал в своём дорожном дневнике: «Надо непременно бы собрать теперь все подробности, скажу кстати, о жизни, образе мыслей и действий нашего славного Пушкина, пока живы столько современников, которые его помнят хорошо, а то дети наши будут так же хлопотать и спорить о нём, как мы теперь — о годе и месте рождения Карамзина».[15] Но так как ни сам Погодин (хотя он и вёл много лет дневник, в котором со скрупулёзной точностью описывал свои встречи и разговоры с поэтом) и никто другой из друзей Пушкина не откликнулись на этот призыв,[16] через два года Погодин снова, уже с нескрываемой тревогой, восклицал: «Голос современника, близкого человека — самое драгоценное свидетельство, которое ничем не заменишь. А потом Пушкин! Пушкина у нас уже забывают! Что это за ужасное время!.. О любезное отечество! Что за равнодушие, что за неблагодарность! Какое мертвенное безмолвие! Когда же будет этому всему конец?»
«Конец этому всему» или, вернее, начало изучению Пушкина и накоплению свидетельских показаний о нём современников наступило очень скоро, прежде, чем ожидал этого Погодин. Но заслуга этого перелома принадлежала уже не друзьям Пушкина, а первым его биографам, П. И. Бартеневу, П. В. Анненкову, К. Я. Гроту, М. Н. Лонгинову.
Когда в 1850 г. Бартенев приступил к собиранию материалов о Пушкине, биография поэта была ещё совершенно не изучена. Об этом можно судить по тому, например, что даже такой знаток Пушкина, как Я. К. Грот, ещё в 1849 г. засыпал Плетнёва самыми элементарными вопросами о том, где родился Пушкин, долго ли пробыл на Кавказе и т. д.[17]. Об этом можно судить и по двум первым биографическим очеркам о Пушкине Плетнёва и Д. Н. Бантыш-Каменского,[18] бледным, мало содержательным и полным грубых фактических ошибок.
П. И. Бартенев, а следом за ним и П. В. Анненков, пошли прежде всего по пути накопления воспоминаний современников и живых преданий о Пушкине. Их инициативе, подхваченной затем М. Н. Лонгиновым, и обязаны своим происхождением воспоминания: П. А. Катенина,[19] сестры поэта О. С. Павлищевой,[20] С. П. Шевырёва, А. П. Керн, С. Д. Комовского и многих других, а также записи устных рассказов десятков друзей и современников Пушкина: Вяземских, Нащокиных, Погодина, Даля, Соболевского и т. д.[21]. Таким же образом, по вызову Е. И. Якушкина, в первой половине 1850-х гг. написал свои записки о Пушкине И. И. Пущин, в 1857 г. его брат, М. И. Пущин, уступив настояниям Л. Н. Толстого, записал свои воспоминания о встрече с Пушкиным за Кавказом; в 1863 г. некий Аммосов записал рассказы К. К. Данзаса о последней дуэли и смерти Пушкина, а в 1866 г. М. И. Семевский, отправившись в Тригорское, записал рассказы о Пушкине А. Н. Вульфа и М. И. Осиповой.
В отдельных случаях воспоминания друзей Пушкина возникали ещё в качестве реакции на фантастические, ошибочные сведения, появлявшиеся о нём в печати. Так, В. П. Горчаков, ещё в 1850 г. впервые напечатавший выдержки из своих воспоминаний о Пушкине, в 1858 г. выступил с новой статьёй о нём, будучи вызван на это появлением вздорных и насквозь ложных воспоминаний одного из «кишинёвских старожилов». Точно так же записки о Пушкине И. П. Липранди, написанные в 1866 г., явились ответом на статью П. И. Бартенева «Пушкин в южной России», воспоминания А. И. Подолинского (1871 г.) — ответом на вздорную статью Бурнашева; записки А. М. Каратыгиной, написанные ею почти накануне смерти, в 1880 г., послужили ответом на рассказ П. П. Каратыгина о её ссоре с Пушкиным.
Создаётся впечатление, что друзья поэта совершенно лишены были инициативы в деле закрепления своих воспоминаний о нём и только какой-то толчок извне способен был вывести их из бездействия. Трудно объяснить, как могло случиться, что такие близкие Пушкину люди, как Вяземский, Плетнёв, Соболевский, Александр Тургенев, большинство которых на десятки лет пережили Пушкина и были профессионалами-литераторами, — не оставили связных и цельных воспоминаний о Пушкине.
Пожалуй, наиболее удивительно молчание Плетнёва, который был не только одним из ближайших друзей Пушкина, но и восторженным его поклонником и почитателем. За несколько дней до своей смерти, гуляя с Плетнёвым, Пушкин вытребовал у него обещание написать свои мемуары.
