Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - [45]

Между тем определенная двойственность в поведении поэта по отношению к власти имела место на протяжении всего последнего года пребывания его в Михайловском. Так, с одной стороны, в письмах к друзьям Пушкин не раз заявляет о своей близости к декабристам: «Что делается у вас в П‹етер› Б‹урге?›? я ничего не знаю, все перестали ко мне писать. Верно вы полагаете меня в Нерчинске. Напрасно, я туда не намерен — но неизвестность о людях, с которыми находился в короткой связи, меня мучит» (П. А. Плетневу, вторая половина января. — XIII, 256); «Мне сказывали, что А. Раевский под арестом. Не сомневаюсь в его политической безвинности ‹…› Узнай, где он и успокой меня» (А. А. Дельвигу, двадцатые числа января 1826 г. — XIII, 256); «В Кишиневе я был дружен с майором Раевским, с генералом Пущиным и Орловым. Я был масон в Киш‹еневской› ложе, т. е. в той, за которую уничтожены в России все ложи. Я наконец был в связи с большею частию нынешних заговорщиков» (В. А. Жуковскому, 20-е числа января 1826 г. — XIII, 257); «Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова» (П. А. Вяземскому, 10 июля 1826 г. — XIII, 286).

С другой стороны, делается попытка определенным образом дистанцироваться от заговорщиков в глазах правительства: «Я нижеподписавшийся ‹…› свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них» (Николаю I, 11 мая — первая половина июня 1826 г. — XIII, 284). Эта внешняя двойственность в поведении поэта на самом деле отражала достаточно последовательную тактику Пушкина по оправданию в глазах правительства. Пушкин исходил из того, что его письма перлюстрируются (он основывался на своем прежнем жизненном опыте, считая ссылку в Михайловское следствием перлюстрации письма). Так, например, Жуковский понимает, что письмо, формально адресованное ему Пушкиным, фактически написано не только для него, и в ответном письме (от 12 апреля 1826 г.) спрашивает:

Для чего ты написал ко мне последнее письмо свое. Есть ли оно только ко мне, то оно странно. Есть ли ж для того, чтобы его показать, то безрассудно (XIII, 271).

При этом Пушкина беспокоило то, что официально к следствию его не привлекли; поэтому письма к друзьям, прежде всего к Жуковскому, он использует для оправдания в глазах правительства. Жуковскому (как видно из процитированного письма) это очень не нравится, и он советует (а вслед за ним и Вяземский) обратиться «прямо». Но только тогда, когда стало ясно, что Следственная комиссия не нашла ничего, что могло бы свидетельствовать о фактической принадлежности его к движению декабристов, поэт обращается к императору непосредственно:

Ныне с надеждой на великодушие Вашего императорского величества, с истинным раскаянием и с твердым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (Николаю I, 11 мая — первая половина июня 1826 г. — XIII, 283);

одновременно — с просьбой вернуть сына — к императору обратилась мать поэта[340].

Утверждение своей независимости, прокламация близости к декабристам, горькие сетования по поводу несправедливости и неправомерной тяжести наказания («Шемякин суд») и просьбы о прекращении ссылки еще не создавали у современников впечатления непоследовательности и двойственности в поведении поэта. Однако Пушкин справедливо предвидел, что подобное впечатление может возникнуть у современников после его феерического возвращения из ссылки, поэтому буквально с первых часов своего пребывания в Москве начал распространять несколько сюжетов о том, как он, поэт и друг декабристов, был спасен от участия в восстании и от ссылки силами судьбы, независимо от собственной воли.

Первый сюжет — о том, как Пушкин собирался посетить Петербург в канун восстания декабристов и как таинственные обстоятельства помешали ему это сделать. Непосредственно к Пушкину восходит версия М. П. Погодина:

Вот рассказ Пушкина, не раз слышанный мною при посторонних лицах. Известие о кончине императора Александра I и о происходивших вследствие оного колебаниях по вопросу о престолонаследии дошло до Михайловского около 10 Декабря. Пушкину давно хотелось увидеться с его петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при таких важных обстоятельствах не обратят строгого внимания на его непослушание, он решил отправиться туда, но как быть? ‹…› Он положил заехать сперва на квартиру к Рылееву, ‹…› и от него запастись сведениями. Итак, Пушкин приказывает готовить повозку, а слуге собираться с ним в Питер; сам же едет проститься с Тригорскими соседками. Но вот, на пути в Тригорское, заяц перебегает через дорогу; на возвратном пути из Тригорского в Михайловское — еще заяц! Пушкин в досаде приезжает домой[341].

Придирчивый Вяземский в целом подтвердил версию Погодина, что означало, что и Вяземский слышал эту историю в том же виде, что и Погодин:

О предполагаемой поездке Пушкина incognito в Петербург в декабре 25-го года верно рассказано Погодиным в книге его «Простая речь» ‹…› Так и я слыхал от Пушкина. Но, сколько помнится, двух зайцев не было, а только один. А главное, что он бухнулся бы в самый кипяток мятежа у Рылеева в ночь ‹с› 13-го на 14-е декабря: совершенно верно