Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - [107]
Примечательно, что требование любви и всепрощения к женщинам, «возлюбившим много», которое Достоевский сформулировал так задолго до написания «Братьев Карамазовых», писатель вложил и в уста Федора Карамазова. В главе «Зачем живет такой человек!» Федор Павлович, рассказывая, как Грушенька была вынуждена сожительствовать с «почтенным человеком», оправдывает ее тем, что «в юности пала, заеденная средой, но она „возлюбила много“, а возлюбившую много и Христос простил». В ответ он слышит возражения отца Иосифа: «Христос не за такую любовь простил» — и энергично парирует: «Нет, за такую, за эту самую, монахи, за эту! Вы здесь на капусте спасаетесь и думаете, что праведники! Пескариков кушаете, в день по пескарику, и думаете пескариками бога купить!» (XIV, 69).
Интересно, что замечание Федора Павловича о «пескариках» отражает известную из пушкинского Table Talk шутку Потемкина о Суворове: «Суворов наблюдал посты. Потемкин однажды сказал ему смеясь: видно, граф, хотите вы въехать в рай верьхом на осетре» (XII, 126). Опубликованный еще при жизни Пушкина, Table Talk был актуализирован для Достоевского публикацией этого текста в анненковском собрании сочинений Пушкина. Сознательно или нет было это пушкинское выражение использовано Достоевским, эта параллель подчеркивает глубокую укорененность его Карамазова-старшего в вольнодумной культуре восемнадцатого века, а также жанровую репрезентацию этой культуры через анекдот.
Статья «Ответ „Русскому вестнику“» значима для понимания пушкинской природы романа «Братья Карамазовы». В ней тема «не такой любви» соединяется с темой «сладострастного насекомого», воплощенной в образе Клеопатры: «В прекрасном теле ее кроется душа мрачно-фантастического, страшного гада: это душа паука, самка которого съедает, говорят, своего самца в минуту своей с ним сходки. Все это похоже на отвратительный сон» (XIX, 136). В последующем творчестве писателя этот «отвратительный сон» воплотился в сне Свидригайлова, а образ «сладострастного насекомого» путешествует по нескольким произведениям, пока не приходит в последний роман Достоевского[771]. В «Братьях Карамазовых» уподобление человека «сладострастному насекомому» является лишь одной половиной дихотомии «насекомое» — «ангел», которой Дмитрий характеризует себя самого и своих родственников. При этом обнажается важнейший источник этой дихотомии: стихотворение Шиллера «К радости» в переводе Ф. И. Тютчева: «Насекомым — сладострастье, Ангел — Б-гу предстоит»[772].
На общий замысел последнего романа Достоевского повлиял, как нам представляется, и сюжет «Египетских ночей». Отец и сын Карамазовы готовы принести жизнь в жертву за ночь любви — с Грушенькой; фабульную основу пушкинской повести, как ее воспринял Достоевский, также составляет соперничество юноши и старца за ночь любви Клеопатры. Но есть и более глубокая, хотя и менее очевидная связь между «Египетскими ночами» и «Братьями Карамазовыми». Анализируя пушкинскую повесть, Достоевский обращает особое внимание на то, что под воздействием «беспредельной страсти» «в гиене мгновенно проснулся человек, и царица с умилением взглянула на юношу. Она еще могла умиляться!» (XIX, 137). В тексте повести есть на это только намек: «И грустный взор остановила Царица грозная на нем» (VIII, 275). Достоевский, скорее всего, решил пойти дальше Пушкина и создать такое произведение, в котором истинная любовь смогла сделать то, что не смогла сделать любовь отрока к Клеопатре, — пробудить в сладострастнице ответную любовь и возродить в ней человечность. Такова одна из главных фабульных составляющих «Братьев Карамазовых»: Грушенька (в отличие от Клеопатры) не принимает от Дмитрия в жертву жизнь, теряет свою маску сладострастницы и отвечает на его чувство. Можно сказать, что Достоевский продолжает пушкинский сюжет. Ситуация не такая уж редкая. Так, Лев Толстой, прочитав короткую и незавершенную пушкинскую повесть «‹Мы проводили вечер на даче›», задумывает ее завершить. В результате появляется «Анна Каренина». Решение Толстого продолжить маленькую и незаконченную пушкинскую повесть определяется тем сюжетным и идеологическим простором, который открывал ему этот замысел. Для Достоевского же, напротив, стимулом является сюжетная и смысловая, с его точки зрения, полнота «Египетских ночей». Возможно, именно поэтому в полемике с «Русским вестником» Достоевский отстаивает законченность «Египетских ночей».
Общим для Толстого и Достоевского оказывается влияние на замыслы их романов некоего зрительного образа. Так, прототипом внешности Анны Карениной стала для Толстого дочь поэта, Мария Александровна Гартунг. Для Достоевского источником сюжетной линии Настасьи Филипповны (и Грушеньки), по остроумному предположению Ю. М. Лотмана, явилась картина Рембрандта «Сусанна и старцы»
