Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - [109]
И конечно, таким же, как Николай Юсупов, квазилитературным персонажем стал для поколения Достоевского Федор Толстой-Американец. Ю. М. Лотман указал, что Американец был прототипом Зарецкого в «Евгении Онегине»[783], и Пушкин, характеризуя своего персонажа, подчеркивает свойственную прототипу двойственность, выраженную в противопоставлении сердца и разума:
«Я ваши мысли знаю. Сердце у вас лучше головы», — говорит отцу проницательный Алеша Карамазов (XIV, 124). «У меня-то сердце лучше головы? Господи, да еще кто это говорит?» — отвечает ему Федор Павлович. Вопрос не лишний, потому что говорит о противопоставлении разума и сердца не кто иной, как Пушкин, используя его для характеристики Пестеля в дневниковой записи от 9 апреля 1821 года: «9 апреля, утро провел с П‹естелем›: умный человек во всем смысле этого слова. Mon cœur est matérialiste, говорит он, mais ma raison s’y refuse» (Сердцем я материалист, но мой разум этому противится (франц.)). Приведенная дневниковая запись Пушкина могла быть известна Достоевскому по публикации Е. И. Якушкина, осуществленной в 1859 году[784].
Как видно из этой записи, противопоставление разума и сердца помещено Пушкиным в контекст размышлений о религии. Противопоставление ищущего Бога разума и критически настроенного сердца принадлежало самому Пушкину не меньше, чем Пестелю, что нашло отражение в одном из ранних стихотворений «Безверие» (1817). Пушкин завершил им свою учебу в Лицее, сделав его «выпускным» произведением: «Ум ищет божества, а сердце не находит» (I, 243). Опубликованное при жизни поэта, стихотворение входило в собрания сочинений Пушкина, начиная с посмертного и включая анненковское (I, 477). Фоном, если не поводом к его написанию, послужили упреки Пушкину в «безверии сердца», о которых нам известно из позднейших воспоминаний о лицейском периоде. «Его ‹Пушкина› сердце холодно и пусто; в нем нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце», — писал директор Лицея Энгельгардт[785]. Это мнение повторил и усилил одноклассник поэта по Лицею М. А. Корф: «…Пушкин, ни на школьной скамейке, ни после в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении… В нем не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших, нравственных чувств…»[786]
Оба мнения, Энгельгардта и Корфа (под криптонимом М.А.К.), привел в своей книге «Пушкин в Александровскую эпоху» П. В. Анненков. Вышедшая в 1874 году, незадолго до начала работы над «Братьями Карамазовыми», она во многом определила представления современников о Пушкине[787]. Здесь Анненков впервые опубликовал письмо Пушкина из Одессы к неизвестному, где поэт признавался в том, что «берет уроки чистого афеизма» (XIII, 92). Подробно говорилось об участии Пушкина в «Зеленой лампе», которую Анненков с полным основанием назвал «оргиаческим обществом»[788]. В отличие от первой своей книги, «Материалы к биографии Пушкина» (1855), во второй Анненков значительно менее активно проводил свою любимую мысль о моральном перерождении поэта, наступившем в Михайловском во время работы поэта над «Борисом Годуновым». Вместо того чтобы убедить современников Достоевского в профетическом, национально ориентированном характере творчества Пушкина и самой личности поэта, новая биография утверждала читателя в представлении о двойственности пушкинской личности. Сам Анненков осознавал этот эффект своей книги, хотя и видел свою творческую задачу в преодолении «дв[ух] противоположных воззрении[й] на Пушкина, существующи[х] доныне в большинстве нашего общества, из которых одно представляет его себе прототипом демонической натуры, не признававшей ничего святого на земле, кроме своих личных или авторских интересов, а другое, наоборот, целиком переносит на него самого всю нежность, свежесть и задушевность его лирических произведений, считая человека и поэта за одно и то же духовное лицо…»
