Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - [105]

История второго брака Карамазова включает, на наш взгляд, еще одну пушкинскую параллель, а именно эпизод из семейной жизни супругов Карамазовых, в котором человек по фамилии Белявский, «красавчик и богач», начинает ухаживать за «смиренницей», женой Федора Павловича. Заподозренный в том, что хочет продать жену Белявскому, Карамазов получает от него пощечину. Особый интерес представляет фамилия обидчика — Белявский. Она совершенно немотивированно с точки зрения романного нарратива маркирует белый цвет, белизну. Представляется, что эта черта была заимствована Достоевским из общеизвестного, в изложении Соболевского и других современников, рассказа о предсказании, сделанном Пушкину, — о том, что он примет смерть от человека (или лошади) с белой головой[747].

Федор Павлович вызова Белявского не принял, сохранил жизнь и потерял честь, был прогнан женой, после чего возил ее на «усмирение» в монастырь к монахам. Этот сюжет, травестийный по отношению к истории пушкинской дуэли, показывает Федора Павловича не просто как шута, но и как трикстера Пушкина. И как настоящий трикстер, он низводит до уровня пародии не только высокий пафос истории гибели Пушкина, но и сам концепт «высокой любви», представленный в творчестве Пушкина и отчасти в его биографии, подменяя его собственной «философией». Простая суть ее заключается в том, что для Федора Павловича не существует безобразных и «плохих» женщин. В каждой он умеет находить достоинства: «…даже во всю мою жизнь не было безобразной женщины, вот мое правило! ‹…›…во всякой женщине можно найти чрезвычайно ‹…› интересное, чего ни у которой другой не найдешь, — только надобно уметь находить, вот где штука! Это талант!» (XIV, 125–126). Исключения не составляли женщины в возрасте («даже вьельфильки, и в тех иногда отыщешь такое, что только диву дашься на прочих дураков, как это ей состариться дали и до сих пор не заметили!» (XIV, 126) и дурнушки («для меня мовешек не существовало: уж одно то, что она женщина, уж это одно половина всего» (XIV, 126). Наибольший же интерес для Федора Павловича представляли «чернявки» и «поломоечки», которые трепетали от того, что к ним приближался такой большой барин. Своих многочисленных побед над женщинами Карамазов добивался «удивляя» свою жертву: «Удивить ее надо до восхищения, до пронзения, до стыда, что в такую чернявку, как она, такой барин влюбился. Истинно славно, что всегда есть и будут хамы да баре на свете, всегда тогда будет и такая поломоечка, и всегда ее господин, а ведь того только и надо для счастья жизни!» (XIV, 126).

Цитированный выше монолог Федора Павловича поразительно близок к тексту «Арии со списком» Лепорелло из оперы Моцарта «Дон Жуан»:

И старушек не обходит,

их с ума он, бедных, сводит.

Но хоть старых он и губит,

молодых все ж больше любит.

И богата ли, бедна ли, глуповата ли, умна ли —

вы ведь это испытали —

не минует рук его, не минует рук его.

(Пер. Н. П. Кончаловской)[748]

Старушек покоряет ради удовольствия занести в список.

Но главная его страсть — неопытные девицы.

Неважно — богата ли, красива или уродлива…

лишь бы носила юбку[749].

Достоевский, конечно же, хорошо знал оперу Моцарта «Дон Жуан»; в его время она часто исполнялась по-русски[750], поэтому «Ария со списком» была доступна ему во всех подробностях.

Тень Лепорелло появляется в подтексте образа Федора Павловича не случайно: Лепорелло — трикстер по отношению к Дону Жуану, подобно тому как Федор Павлович превращен Достоевским в трикстера Пушкина. Можно предположить также, что параллель между монологом Федора Павловича и арией Лепорелло могла быть опосредована если не прямым знакомством Достоевского с донжуанским списком Пушкина, то общим представлением о том, что Пушкин имел много любовных увлечений, в которых он был не особенно разборчив. Альбом Е. Н. Ушаковой, куда Пушкин записал перечень своих романов двумя списками[751], выставлялся на Пушкинской выставке 1880 года, но был ли он доступен Достоевскому до этого времени, судить трудно. С большей уверенностью можно утверждать, что Достоевский был знаком с пушкинской цитатой совершенно в духе «арии со списком»: в письме В. Ф. Вяземской, жене П. А. Вяземского, Пушкин признавался в том, что невеста была его «сто тринадцатой любовью» (XIV, 81). Письмо это было опубликовано П. И. Бартеневым в 1874 году, то есть совсем незадолго до того, как Достоевский приступил к работе над «Братьями Карамазовыми»[752].

Можно сказать, что биография Федора Павловича нарочито пушкинизирована в травестийном ключе. Даже случайные, казалось бы, обстоятельства жизни героя романа имеют пушкинские биографические параллели, как, например, то, что часть жизни Федор Карамазов проводит на юге, в Одессе. Сочетание шутовства и юродства, рассмотренное выше, также восходит, на наш взгляд, к Пушкину. Письма поэта к Вяземскому, в которых он отождествлял себя с юродивым из «Бориса Годунова», стали известны читателям в публикации Бартенева незадолго до начала работы Достоевского над романом[753] («Благодарю от души Карамзина за Железный Колпак, что он мне присылает; в замену отошлю ему по почте свой цветной, который полно мне таскать. В самом деле не пойти ли мне в юродивые, авось буду блаженнее!» — XIII, 226, и «Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию — навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!» — XIII, 240). Возможно, что сама тема «юродства» Пушкина была актуализирована первой постановкой оперы Мусоргского «Борис Годунов», осуществленной в 1874 году на сцене Мариинского театра