Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка - [69]

Стоит также посмотреть и на черновые наброски Пушкина к этому письму, в них остались не менее значимые его утверждения. Вот этот текст:

— «Петр Великий укротил дворянство, опубликовав Табель о рангах, духовенство — отменив патриаршество (NB: Наполеон сказал Александру: Вы сами у себя поп; это совсем не так глупо). Но одно дело произвести революцию, другое дело это закрепить ее результаты. До Екатерины II продолжали у нас революцию Петра, вместо того, чтобы ее упрочить. Екатерина II еще боялась аристократии; Александр сам был якобинцем. Вот уже 140 лет как () сметает дворянство; и нынешний император первый воздвиг плотину (очень слабую еще) против наводнения демократией, худшей, чем в Америке (читали ли вы Токвиля? Я еще под горячим впечатлением от его книги и совсем напуган ею).

Что касается духовенства, оно вне общества, оно еще носит бороду. Его нигде не видно, ни в наших гостиных, ни в литературе, ни в… Оно не принадлежит к хорошему обществу. Оно не хочет быть народом. Наши государи смогли удобным оставить его там, где они его нашли. Точно у евнухов — у него только одна страсть к власти. Потому его боятся. И, я знаю, некто, несмотря на все свое упорство, согнулся перед ним в трудных обстоятельствах — что в свое время меня взбесило.

Религия чужда нашим мыслям и нашим привычкам, к счастью, но не следовало этого говорить.

Ваша брошюра произвела, кажется, большую сенсацию. Я не говорю о ней в обществе, в котором нахожусь.

Что надо было сказать и что вы сказали, это то, что наше современное общество столь же презренно, сколь глупо; что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью, правом и истиной, ко всему, что не является необходимостью. Это циничное презрение к мысли и к достоинству человека. Надо было прибавить (не в качестве уступки, но как правду), что правительство все еще единственный европеец в России. И сколь бы грубо и цинично оно ни было, от него зависело бы стать сто крат хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания» [10, 351–352].

Пушкин во многом согласен с Чаадаевым, что касается общественной жизни, независимости частной жизни человека, уважения его свобод. В своих письмах, заметках он высказывался куда более определенно и резко, нежели Чаадаев. Но принять тотального нигилизма философа относительно истории России он никак не мог. И не потому, что он был «записным» патриотом наподобие Фаддея Булгарина, напротив, его исторические разыскания говорили как раз о том, что Россия имеет свою историю, (о которой также блистательно писал и Карамзин), имеет свою культуру (а что, разве он сам не является тем самым блестящим подтверждением не бесплодности русского народа, а напротив, воплощением самого истинного национального гения), но потому, что сознание Пушкина не могло принять данный подход по объективности исторического знания, уже им освоенного [11].

В определенном смысле такого рода противостояние между «западниками и славянофилами», между «патриотами и либералами», которое не прекращается на протяжении всей послепетровской эпохи в России вплоть до сегодняшнего дня, повторяет матрицу оппозиции «Пушкин — Чаадаев». Аргументы условных «западников и либералов», как правило, имеют более эмоциональный и схоластический характер по сравнению с «патриотами и государственниками». Последние как раз стараются найти какую-то объективную базу понимания оппозиции России и Запада.

Стоит при этом заметить, что наиболее жесткую критику — и обоснованную — высказывали в адрес своей отчизны именно представители, условно говоря, «славянофильского лагеря» («патриоты»), да и преследовались они государством куда с большим остервенением, не взирая на причастность к государственной идеологии вроде — «православия, народности и самодержавия», в то время как либералы всегда удачно встраивались в государственный аппарат и чаще всего находились при власти. Государство совершенно ясно понимало, что «либеральная критика» носит поверхностный характер, не ставит под сомнения основы самой государственности, в то время как «патриоты», как правило, заходили слишком далеко в своих желаниях улучшить и изменить состояние дел в отечестве.

Приведем еще одно место из первого письма Чаадаева, которое, вероятно, и привело к закрытию журнала и прекращению печатания остальных «Философических писем»:

— «Опыт времени для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам, всеобщий закон человечества сведен на нет. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, А все, что досталось нам от этого движения, мы исказили. Начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды; мы не дали себе труда ничего создать в области воображения и из того, что создано воображением других, мы заимствовали одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь» [9, 330].