Пугачев - [140]

.

Следующие шесть «сортов» в потемкинской записке, с третьего по восьмой, составляли остальные 33 пугачевских сообщника, а в девятый «сорт» вошли 11 человек, которых следствие признало невиновными. Потемкинская записка интересна еще и тем, что в ней можно найти, так сказать, личностные характеристики подследственных. Например, об Афанасии Перфильеве говорится, что он «не дурак, свойства самого злейшего», а о Максиме Шигаеве — «весьма неглуп», да к тому же и «тверд». Вообще следует сказать, что, несмотря на враждебное отношение к бунтовщикам, данные Потемкиным оценки умственных способностей ближайших пугачевских сподвижников в большинстве случаев достаточно высоки: «весьма неглуп», «довольно разумеющ», «великий плут» и т. д. Правда, порой характеристики неоднозначны. Например, Канзафар Усаев — «неглуп, но легкомыслен», а Степан Оболяев хотя и «великой плут», тем не менее «прост». О других сообщниках самозванца говорится куда яснее: «прост», «простодушен», а о первом пугачевском секретаре Иване Почитали-не и вовсе сказано «дурак». (Кстати сказать, Потемкин был не первым, кто упражнялся в составлении подобных характеристик. Ранее это делал его подчиненный С. И. Маврин — например, писал, что Шванвича «простить можно», поскольку к самозванцу он «взят неволей», а к властям «явился сам», да и к тому же «человек не из числа мудрецов». А вот Оболяева, «хотя и глупова роду злодей, но щадить не должно, ибо обременяет землю» [852].)

После зачтения выписок из законов и потемкинской записки судьи принялись за обсуждение предварительного решения по делу Пугачева и его сообщников, а также «прочих под следствием находящихся». В дальнейшем оно должно было войти в «решительную сентенцию» — окончательный приговор. В результате Пугачева и шестерых бунтовщиков, отнесенных Потемкиным к первому и второму «сортам», приговорили к смертной казни. Пугачева и Перфильева следовало четвертовать в Москве, при этом голову «воткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города и положить на колеса, а после на тех местах сжечь». Зарубину надлежало «отсечь голову в Уфе и взоткнуть ее на кол, а труп сжечь». Максима Шигаева, Тимофея Подурова, Василия Торнова и Канзафара Усаева приговорили к повешению — первых трех в Москве, а последнего в Челябинске. Правда, поначалу судьи хотели «Пугачева живова колесовать», а число приговоренных к смерти довести до десяти, казнив «отсечением голов» еще Дениса Караваева, Василия Плотникова и Григория Закладнова как «первых разглашателей» пугачевского самозванства, «но по немалом объяснении» со стороны генерал-прокурора им пришлось отказаться от этих намерений. И хотя Вяземскому не удалось выполнить наставление императрицы о казни «не более трех или четырех человек» — приходилось считаться с разъяренным дворянством, — ему в конце концов удалось уменьшить число приговоренных к смерти до шести человек. Генерал-прокурор считал, что Канзафара Усаева будет достаточно приговорить к телесному наказанию и каторжным работам. Эти изменения Вяземский, не советуясь с судьями, внес в беловой текст определения суда от 31 декабря, а также в текст самой «сентенции», которая была готова к 2 января и на следующий день отправлена на апробацию императрицы[853].

О своих распоряжениях по поводу Усаева Вяземский сообщил государыне в донесении от 3 января, а днем раньше написал ей, какие меры примет, чтобы избежать излишних жестокостей во время экзекуции. Вяземский собирался «секретно сказать» московскому обер-полицмейстеру Н. П. Архарову, «чтоб он прежде приказал отсечь голову, а потом уже остальное». На случай, если Архарова кто-нибудь спросит, почему поступили таким образом, генерал-прокурор придумал для него подходящий ответ: дескать, «в сентенции о том ничево не сказано», а «примеров же такому наказанию еще не было, следовательно, ежели и есть ошибка, оная извинительна быть может». Вяземский очень надеялся на Архарова, поскольку от людей слышал, «да и сам приметить мог», что тот «человек весьма усердной, расторопной и в городе любим», а значит, «сие тем удобнее зделано быть может»[854].

Забегая вперед скажем, что распоряжения Вяземского были исполнены, а потому Пугачев избежал той мучительной казни, которой в свое время подвергся другой знаменитый бунтовщик Стенька Разин. 6 июня 1671 года на Красной площади[855] Разину сначала отрубили руки, ноги и лишь потом голову. Существует даже рассказ (не подтвержденный, впрочем, другими источниками), что, лишившись рук и ног, атаман «сохранил свой обычный голос и выражение лица» и будто бы даже упрекнул испугавшегося казни брата Фрола, бросив ему: «Молчи собака», — а также выкрикивал «боевые кличи»[856].

После того как Вяземский самолично вычеркнул Канзафара Усаева из числа приговоренных к смертной казни, в беловом варианте судебного определения говорилось, что мещеряцкого сотника следует высечь кнутом, раскаленными железными клеймами поставить ему на лбу и щеках знаки «3», «Б», «И» (злодей, бунтовщик, изменник) и, вырвав ноздри, сослать на каторгу. Такому же наказанию подверглись яицкие казаки Плотников, Караваев, Закладное и ржевский купец Астафий Трифонов, при этом последнего было решено еще и «содержать в оковах». То же самое, но только без клеймения, надлежало сделать с пугачевскими секретарями Иваном Почиталиным, Максимом Горшковым и зарубинским подручным яицким казаком Ильей Ульяновым.