Пугачев - [139]
Журнал судебного заседания Сената по делу Пугачева и его соратников. 31 декабря 1774 г. Фрагмент
На следующий день в Большой Кремлевский дворец привезли Пугачева. Если верить донесению Вяземского, самозванцу, перед тем как ввести его в зал суда, было сделано «возможное ободрение, дабы по робкости души его не зделалось ему самой смерти». В некоторое противоречие со свидетельством генерал-прокурора вступают воспоминания караульного офицера Н. 3. Повало-Швыйковского: «В продолжении заключения своего Пугачев не показывал робости, сохранял равнодушие». Но, быть может, дело в том, что к караульным он привык, а вот собрание генералов и прочих сановных особ, решавших его судьбу, и впрямь могло напугать простого казака. Кроме того, памятуя об артистизме Пугачева, можно, например, предположить, что своим робким и униженным видом он хотел убедить власти в подлинности раскаяния, ведь даже в Москве он продолжал надеяться на прощение. Однако это всего лишь предположения. Войдя в зал, преступник пал «пред собранием в ноги» и начал отвечать на заготовленные вопросы, действительно ли он «Емелька Иванов сын Пугачев» и вправду ли совершил все те преступления, о которых сам поведал на следствии. Емельян Иванович отвечал утвердительно, а на вопрос: «Имеешь ли чистосердечное раскаяние во всех содеянных тобою преступлениях?» — дал ответ: «Каюсь Богу, всемилостивейшей государыне и всему роду христианскому»[847].
«По выводе злодея» судьям были зачитаны «приличныя (то есть применимые к данному случаю. — Е. Т.) законы». По тогдашним законам не только все без исключения бунтовщики, но и люди, как-то помогавшие Пугачеву, были достойны смерти. Так, 21-я статья второй главы Соборного уложения гласила: «…а кто учнет к царскому величеству или на его государевых бояр и окольничих и думных людей, и в городах и в полках на воевод и приказных людей, или на какого-нибудь приходите скопом и заговором, и учнут кого грабите или побивати, и тех людей, кто так учинит, за то по тому же казнить смертию без всякия пощады». В 137-м артикуле (параграфе) 17-й главы петровского Воинского артикула было сказано: «…всякий бунт, возмущение и упрямство без всякой милости имеет быть виселицею наказано». В петровском же Морском уставе (книга 5 глава 1 артикул 1) говорится: «…если кто против персоны его величества какое зло умышлять будет, тот и все оные, которые в том вспомогали или совет свой подавали, или ведая не известили, яко изменники четвертованы будут, и их пожитки движимые и недвижимые взяты будут». На этом фоне почти гуманно выглядит выписка, зачитанная судьям, из того же Морского устава (книга 5 глава 18 артикул 132): «…кто лживую присягу учинит и в том явственным свидетельством обличен будет, оный с наказанием, вырезав ноздри, послан будет на галеру вечно»[848].
В записке П. С. Потемкина, также зачитанной на этом заседании, подследственные были разделены на девять «сортов» — все, кроме Пугачева, поскольку его вина и так была понятна. К первому и второму «сортам» Павел Сергеевич отнес шестерых наиболее важных, по его мнению, бунтовщиков: Афанасия Перфильева, Максима Шигаева, Ивана Зарубина-Чику, Тимофея Подурова, Василия Торнова и Канзафара Усаева. Перфильев, Шигаев, Зарубин, Торнов обвинялись в «тиран-ствах» и «смертоубивствах». Интересно, что Потемкин напрямую предлагал казнить лишь Зарубина и Усаева[849].
Если о Перфильеве, Шигаеве, Зарубине и Подурове более или менее подробно говорилось на страницах нашей книги, то Торнов и Усаев упоминались лишь вскользь. Они не входили в ближайшее пугачевское окружение и прославились, действуя большей частью в некотором отдалении от главной повстанческой армии.
Василий Торнов (Персианинов), по происхождению перс, то есть иранец, родился в 1737 году в городе Мешхеде, в юности был «полонен» туркменами, которые продали его киргиз-кайсакам. От «киргизцев» он бежал в Россию, принял православие, стал из Валида Василием и был определен в крестьяне. Вплоть до восстания Василий жил в Ставропольском уезде Оренбургской губернии. С ноября 1773 года Торнов служил в полку Подурова, а в середине декабря был отправлен в качестве атамана в Нагайбакскую крепость. Он командовал повстанческими отрядами, действовавшими под Нагайбаком, Мензелинском, Заинском и крепостью Бакалы. В начале апреля 1774 года Торнов был схвачен и выдан властям башкирскими старшинами, перешедшими на сторону правительства. Преступник содержался в Казани до 12 июля 1774 года, когда был освобожден повстанцами. После поражения пугачевского войска под Солениковой ватагой 25 августа он хотел было скрыться, но передумал и сдался властям[850].
Годом младше его был мещеряцкий сотник Канзафар Усаев. К восстанию он примкнул в октябре 1773-го, служил писарем у атамана Кинзи Арсланова, а потом был произведен в полковники. В декабре того же года Пугачев отправил Усаева в Уфимскую провинцию, где тот собрал отряд и участвовал с ним в боях под Уфой. Отсюда он отправился под Кунгур, который осаждал вместе с другими повстанческими командирами в январе 1774 года. Здесь же в конце месяца Усаев был арестован атаманом Иваном Кузнецовым за неподчинение приказам, присвоение захваченного имущества и самовольную казнь коменданта Ачитской крепости капитана Воинова. Канзафара отправили на суд к Пугачеву, но самозванец не стал его наказывать, а дал новое назначение — помощником атамана Ивана Белобородова. По дороге к Белобородову Канзафар заехал в село Чесноковку под Уфой, где располагалась ставка самозваного графа Чернышева (Ивана Зарубина). На следующий день, 24 марта 1774 года, зарубинское войско было разгромлено Михельсоном и Канзафар оказался среди пленников, однако через несколько дней бежал. В апреле—мае он во главе значительного отряда вел бои с правительственными войсками в Уфимской провинции, а в июне дважды появлялся в стане самозваного царя. Во время первой «аудиенции» Канзафар был пожалован чином бригадира. В дальнейшем новоявленный бригадир действовал в Уфимской провинции и в Закамье. В начале августа его отряд потерпел поражение от команды верного правительству башкирского старшины Кидряса Муллакаева, а сам Канзафар был пленен. Находясь в заключении в Казани, он пытался добиться освобождения, предлагая указать месторождения драгоценных камней и серебряной руды в Уральских горах. Однако власти отвергли сделку и в ноябре отправили преступника в Москву, где теперь и решалась его судьба
