Пугачев - [136]

.

О количестве рассмотренных и решенных дел подследственных, привлекавшихся в связи с восстанием, говорится в трех сводных ведомостях, составленных в Тайной экспедиции Сената. Согласно им всего по этим делам в двух секретных комиссиях, а также в самой Тайной экспедиции и других местах побывало 12 438 человек. Наибольшее количество людей прошло через Казанскую секретную комиссию. За год и три месяца — именно столько времени работала эта комиссия — были рассмотрены дела 9164 подследственных. Через Оренбургскую секретную комиссию за пять месяцев ее существования прошло 2442 человека. И наконец, в Тайной экспедиции Сената и других местах по делам, касающимся пугачевщины, побывало 832 подследственных. Из всех этих людей казнили 48 человек: 38 из числа побывавших в Казанской секретной комиссии, четверых — в Оренбургской секретной комиссии и шесть человек (Пугачева и пятерых наиболее виновных, с точки зрения властей, бунтовщиков), чьи дела на последнем этапе рассматривались в Тайной экспедиции. 1524 человека подверглись телесным наказаниям, были лишены чинов, определены в солдаты, отправлены на каторгу, на поселение или в монастырь. Интересно, что на каторгу и в солдаты могли отправить даже тех, кто не был подвергнут телесным наказаниям, в то время как некоторые получившие их затем были выпущены на свободу. Однако 10 914 человек были выпущены вообще без наказания: 8332 — в Казанской секретной комиссии, 1977 — в Оренбургской и 605 — в Тайной экспедиции и других местах[830].

Комментируя эти сведения, Р. В. Овчинников замечает, что на самом деле пугачевцев, прошедших через секретные комиссии и Тайную экспедицию, было гораздо больше: «…в ведомости не были включены сотни пленных, умерших в тюремных камерах этих учреждений от голода, болезней и истязаний». Ссылаясь на то, что в Оренбургской комиссии таких было «около 600 человек», историк полагает, что «не меньшее число повстанцев погибло в застенках Казанской секретной комиссии, переполненных после поражения войска Пугачева в боях под Казанью в середине июля 1774 г.», однако не приводит подтверждающих данных. Но с чем трудно спорить — так это с утверждением ученого: «Общее число репрессированных карательными учреждениями, воинскими командами, местной гражданской и военной администрацией намного превосходило цифры, приведенные в ведомостях секретных комиссий и Тайной экспедиции Сената»[831]. Однако при этом не следует забывать, что и отпущенных на свободу также было гораздо больше, чем указано в ведомостях.

Таким образом, политику правительства по отношению к восставшим нельзя назвать исключительно карательной, поскольку власти не только наказывали, но и прощали повстанцев. Конечно, в «екатерининских застенках» пытали и выбивали из людей ложные показания. Еще в марте 1774 года императрица просила А. И. Бибикова приказать секретной комиссии «осторожной быть в разборе и наказаниях людей». Это требование было вызвано тем, что некоторые заключенные, по мнению императрицы, были «невинно сечены». Екатерина писала: «…также при разспросах какая нужда сечь? Двенадцать лет Тайная экспедиция под моими глазами ни одного человека при допросах не секла ничем, а всякое дело начисто разобрано было, и всегда более выходило, нежели мы желали знать»[832].

Но не следует забывать, что имелись и квалифицированные следователи, которые исправляли преступные ошибки коллег. Беда была в том, что подобные ошибки совершал не кто иной, как руководитель секретных комиссий П. С. Потемкин. Он не только принудил Пугачева сознаться в несуществующем заговоре «раскольников». С его подачи позор мог бы обрушиться на голову престарелого казанского архиепископа Вениамина, если бы не Тайная экспедиция Сената.

Еще 25 июля 1774 года пугачевский полковник Илья Аристов на допросе в Нижнем Новгороде сообщил, что 12 июля, в день прихода самозванца под Казань, некий семинарист принес Пугачеву от архиепископа Вениамина около трех тысяч рублей золотом. Аристова отвезли в Казань и допросили. Поначалу Потемкин сомневался в правдивости признаний пугачевского полковника, но затем все его сомнения рассеялись, когда были схвачены архиепископский библиотекарь, который якобы «передал» деньги самозванцу, чтобы тот не разорял загородный дом Вениамина, и архиепископский дьякон, якобы являвшийся посредником между Вениамином и библиотекарем. С архиепископа обязательно сняли бы сан, если бы в Тайной экспедиции Сената не выяснилось, что все показания, порочащие его, не соответствуют действительности и были получены под пытками и нажимом. Хотя первые ложные признания библиотекарь и дьякон сделали в отсутствие Потемкина, он несет прямую ответственность за это дело, ибо не попытался в нем как следует разобраться[833]. (Впрочем, Вениамин в качестве компенсации за страдания получил сан митрополита.)

Шестнадцатого октября 1774 года архимандрит Спасо-Казанского монастыря Платон Любарский писал своему московскому другу, известному историку Николаю Николаевичу Бантыш-Каменскому: «Сколько преступлений совершает секретная комиссия, и днем и ночью, об этом ни говорить, ни писать нельзя. Никого не выпускают и не впускают в город, в том числе я и некоторые другие должны оставаться в городе. Сколько несправедливостей, печалей и безславия на всю Европу! Сколько невинной крови может пролиться!»