Тут вспоминается Аркадий Исаакович Левит, днепропетровский журналист, выехавший на ПМЖ в Германию. Когда Любовь Борисовна познакомилась с ним, он был уже почтенного возраста. Естественно, в молодости ему довелось пройти войну и, как еврею, — фашистские концлагеря. Любовь Борисовна редактировала его книгу воспоминаний «Угар», и по ходу работы многое обсуждала с ним и из тех времен, и из нынешних. Ее интересовала жизнь в стране, которая так безжалостно обращалась с его народом, с СССР, и то интересовало, как к бывшим советским людям относятся в Германии сейчас.
— Противоречиво: нас там любят, но и боятся, поэтому стараются не выявлять своих чувств, — признался Аркадий Исаакович.
— Неужели любят? — не поверила Любовь Борисовна. — За что?
И ее собеседник произнес поразительную фразу, гениальную!
— Русские непредсказуемы. Живут себе тихо, без амбиций, по-простецки. Бывает кого-то из них даже можно обидеть, они со смешками да юморком стерпят. Но если появляется опасность, грозящая всему миру, из их среды выходят тихие, незаметные люди и истребляют зло.
К таким тихим и незаметным людям относился и Яков Алексеевич Бараненко. Настоящая мощь его человеческой сущности проявлялась в необычных обстоятельствах, иначе говоря, тогда, когда в ней объективно возникала нужда, — в тяжелые исторические периоды, когда к людям подступали голод, несправедливость или война.
Взять хотя бы вопрос о справедливости. Был в истории Славгорода такой случай, о котором Любови Борисовне рассказал Николай Николаевич Сидоренко в пору их работы над книгой «Нептуну на алтарь».
В голодные годы, когда и люди, и власти считали каждый колосок, каждое зернышко, с его матерью случилась беда — она украла в колхозе немного проса, и на нее донес сосед Дмитрий Тищенко, по прозвищу Бэм. И ту чуть не посадили. Рассказчик чертыхнулся, дескать, мать взяла выгребки из сеялки, их бы все равно выбросили, а Бэм этот — просто паршивый человек, в трудное время вовсе ненадежный.
— Думаю, со страху он тогда донес на тетку Анну, — сделала вывод присутствовавшая при разговоре Прасковья Яковлевна, обращаясь к Николаю Николаевичу.
— И что его напугало? — с недоверием спросил тот. — Годами жили по соседству как люди, а тут…
— Может, то, что он стал свидетелем кражи, — продолжила Прасковья Яковлевна. — Ведь за сокрытие преступления тогда тоже карали. А ему и без этого хватало причин для страха. Он был политизированным человеком, часто распускал язык, критиковал Сталина, противопоставляя ему других вождей. Ведь мог же он при этом допустить, что тетку Анну подговорили устроить ему провокацию для проверки на лояльность?
— Как это? — вскинулся Николай Николаевич.
— Ну, допустим, он подумал, что участковый милиционер попросил тетку Анну специально попасться Бэму на глаза с якобы украденным просом. А потом наблюдал, что Бэм сделает. Да и местный представитель НКВД мог такое проделать.
— Да нет! — воскликнул Николай Николаевич. — Мать по-настоящему украла просо. Вот интересно, — засмеялся он, — что бы они сделали, если бы она успела его сварить и мы бы его съели?
Присутствующие тоже засмеялись, но как-то сдержанно — тень того строгого времени, о котором говорилось, словно нависла над нами, и они ощутили ее холодное и опасное дыхание.
— Решили бы, что ваш дед Митька брехун! — сказал Женя Вернигора, еще один участник разговора. — Вот за это он точно отвечал бы! Я, например, знаю, что очернителей и разных врагов советского человека тоже не жаловали. Не зря же и Ежова и Ягоду к стенке поставили.
— Но это ты, Николай, знал, что твоя мать по-настоящему украла, — не воспринимая веселости в этом вопросе, сказала Прасковья Яковлевна, — и она знала, что украла. А Бэм не знал. Он о своем думал — о том, что болтает много и когда-нибудь ответит за это.
— Это он после войны таким боязливым стал, когда под немцами побывал, в оккупации. А до войны? — не сдавался Николай Николаевич. — Это же было до войны! Да просто он всегда был ненадежным…
— До войны его чуть не посадили за длинный язык, — тут уже и Прасковья Яковлевна засмеялась. — Тогда вмешался Яков Алексеевич. Нескромно своего отца хвалить, но это правда. Яков Алексеевич членом партии не был, но знал влиятельных людей, которым сады засаживал. Те уважали его за профессионализм, за трудолюбие, вот он перед ними и поручился за деда Митьку, спас дурака. Поэтому Яков Алексеевич его и не боялся, — повернувшись к Любови Борисовне, многозначительно сказала Прасковья Яковлевна. — Он был уверен, что Бэм его не выдаст.
— Ваш отец, тетя Паша, был здесь первым колхозным агрономом? Мне дед так говорил, — обращаясь к Прасковье Яковлевне, спросил Женя.
— Да, ему исполнился тридцать один год, когда в 1928 году здесь основали СОЗ, общество по совместной обработке земли, — разъяснила Прасковья Яковлевна. — В нем объединились двадцать восемь семей со своим тяглом и инвентарем. И отца пригласили туда заниматься агрономией, ведь его хорошо знали как специалиста и организатора. Сначала он членом общества не был, оставался единоличником, но работу, возложенную на него, выполнял, работал в СОЗе по найму. Помню, что с ним расплачивались натурой: привозили нам зерно, семечки подсолнечника, кукурузу, свеклу.
