Детям он говорил, что скрывается от возможных арестов, которые большей частью происходили ночами... Евлампия Пантелеевна, поджимая губы, подтверждала эти объяснения. Но его повадка не ночевать дома продолжалась и после того, как аресты прекратились. И тогда он говорил, что она стала его привычкой, что свежий воздух ему полезен для здоровья и даже что такой режим удобнее для работы, что в пору сева или жатвы абсолютно соответствовало действительности.
Если рассматривать эти две легенды совокупно, то можно думать, что Яков Алексеевич нашел оптимальный способ приспособиться к своему сомнамбулизму, чтобы никого им не озадачивать, не пугать. Конечно, его жена знала это и поддерживала его в борьбе с проявлениями недуга.
Вот почему Прасковья Яковлевна говорила, что приступов лунатизма за отцом не наблюдала. А как она могла их наблюдать, если он спал отдельно от семьи? Ее рассказы об отце основывались на воспоминаниях то ли самого Якова Алексеевича, то ли кого-то из старших, возможно, бабушки или дедушки.
Как бы там ни было судьба Якову Алексеевичу выпала страшная, просто другое слово подобрать трудно, хотя в семейной жизни он был счастлив. Прасковья Яковлевна рассказывала, что ее мать часто говаривала: «Как мне хорошо жить с Яшей! Вот так бы и умереть в один день, чтобы не разлучаться». Как в воду глядела, бедная! Или этими словами сама накликала на себя горькую долюшку?
После женитьбы в 1919 году Яков Алексеевич пошел в приймы (его тесть жил около Сашки Зайца). На то время хата Пантелея Савельевича, полученная от Миргородских в 1870 году, обветшала. Изначально она была выстроена из глины на соломе, но внешний вид ее напоминал не хату, а барский дом, только уменьшенных размеров, конечно. Крыта была очеретом. Все равно расставаться с ней было жалко, потому что она была просторной, со многими комнатами, да и колодезь с хорошей водой, выкопанный внизу усадьбы, представлял большую ценность. Но там была очень покрученная улица, по которой повозкой не проедешь, не то что бричкой.
И Яков Алексеевич начал думать о возведении собственного жилища. В 1928 году взял план под застройку. Начал с времянки. Ее стены возводили из вальков, не из лампача. Лампач — строительный стеновой материал, представляющий собой невыжженный кирпич из смеси глины, соломы и песка, — собирались изготавливать на основную хату.
Потом женился Семен Алексеевич и рядом со старшим братом получил участок под застройку. Семен Алексеевич затеял строить хату без конюшни, по новой моде. А у Якова Алексеевича времяночка и конюшня находились под одной крышей, по-старому.
Возле завода, где теперь стоит пушка, располагался лесосклад. Там братья Семен и Яков покупали пиломатериалы и завозили на для своих построек (балки, доски). Однако Яков Алексеевич не успел отдать их на изготовление столярки. Планы его поменялись в связи с началом коллективизации 1929-1930 годов.
Своей земли Яков Алексеевич не имел, и у тестя ее не было, так что объединить усилия они не могли. Поэтому после женитьбы Яков Алексеевич занимался тем, чем и его отец в молодости, — гуртовыми закупками скота, в основном бычков, которых гнал в район и сдавал на мясо.
Потом экономические и политические условия в стране изменились, люди стали меньше держать скотины, и в 1923 году, Яков Алексеевич перешел на работу в организацию, радиофицирующую населенные пункты. В бригаде он участвовал в выполнении подготовительных работ: размечал территорию, рыл ямы, доставлял к ним и вкапывал столбы, лазил по ним и что-то устанавливал наверху.
В 1926 году, скопив немного денег, купил землю, лошадей, начал заниматься грузоперевозками (Прасковья Яковлевна, рассказывая об этом, выразилась так — он начал чумаковать). О том периоде Прасковья Яковлевна помнит, как однажды перед Рождеством отец привез домой ящик яблок. Для всех это была большая радость. Дети сидели на печи и ели яблоки.
Параллельно с этим Яков Алексеевич обрабатывал землю и выращивал хлеб. Урожай с поля привозили на ток, организованный в своем дворе, гарбами. Наберет гарбу снопов и обязательно… (тут рассказ Прасковьи Яковлевны обрывается).
В колхоз Яков Алексеевич записался не сразу. Самыми первыми записались неимущие, такие как Соломия Стрельник — семья порядочная, но бедная. За нею пошла Неумывака, возлюбленная Ивана Алексеевича. Правда, Яков Алексеевич к середнякам не относился, но про колхоз долго размышлял. И не он один — вечерами по хатам собирались мужики и советовались…
Позже, когда его принудили идти в колхоз, он отдал туда пару лошадей, букар (была такая машина для вспашки земли и посева зерновых), корову. Другого инвентаря у него не было.
В первый же год, как Яков Алексеевич был назначен главным агрономом, он вывел колхоз в передовой по району. Люди в колхозе работали на совесть, хотя многое делалось вручную.
Яков Алексеевич Бараненко, действительно, был тихим и не то чтобы осмотрительным, но опасливым человеком. Естественно, всех качеств в нем было в его меру, которая у каждого своя. Так вот опасливым он только казался самому себе, привыкшему к своему масштабу и понимающему, что у других он скромнее, поэтому и держался соответственно, словно был и настороженным, и недоверчивым, и несмелым. Но на поверку вышло, что его волевые и мужественные качества далеко превышали обычные значения.
