Пшеничные колосья - [17]

— Есть такой старинный обычай. Петух рассвет предвещает — пусть и молодым всю жизнь светит солнце.

Генерал не оборачивался. Он плясал не буйно, не метался, как это делал бы кто-нибудь другой. Но и не останавливался даже дух перевести. На лбу у него выступили крупные капли пота, они скатывались на брови, но он ни разу не поднял руки, чтобы утереться. Губы сжаты, выражение лица сосредоточенное, как у человека, целиком поглощенного своим занятием. Словно золотые крылья, сияли на плечах генеральские погоны. Свадебное шествие проходило по длинным улицам, ненадолго задерживаясь на перекрестках. Вот блеснули серебром трамвайные рельсы. Генерал, ступив на них, зачастил сильнее. К нему подскочила сваха. Нашлись и другие плясуны. В окнах трамвая замелькали улыбки, послышались восклицания:

— Ай да генерал!

— Не забыл добрых старых обычаев!

При встрече с пожилыми женщинами он сам одаривал их платками. Генерал был уже немолод, ему перевалило за шестой десяток. И старики, и молодежь удивлялись его выносливости. Миновав новый железнодорожный мост, где свадьбе повстречалась группа молодых людей, отправлявшихся на Витошу[10], шествие остановилось у пятиэтажного здания, крашенного в сизый голубиный цвет. Генерал дал музыкантам знак умолкнуть. Здесь должна была состояться регистрация брака. Это был не районный совет, а молодежный клуб. Генерал остановил на нем свой выбор, решив, что здесь достаточно светло и просторно, хватит места для всех гостей. Пусть сотни глаз видят, как расписываются молодые. Кто-то распахнул двери, и гости потянулись в клуб. В глубине зала было возвышение, нечто вроде сельской сцены. На помост поднялись молодожены, свидетели, родители жениха и невесты, работник Совета. Генерал отдал кому-то жердь с петухом и встал возле стола, накрытого красной скатертью, на котором лежали две новенькие папки. Работник Совета подозвал молодых. Внезапно музыканты заиграли грустную старинную мелодию, из тех, что звучали в прежние времена, когда невесту выводили с отцовского двора, чтобы отвести в дом жениха. Генерал вытянулся, словно перед старшим по званию. Он смотрел в просторный, большой зал. Через два окна вливался солнечный свет. Генерал видел в зале знакомые лица. Все взгляды были прикованы к его сыну и той девушке, что станет сейчас его женой. Наконец-то сбылась мечта. Исполнялось давнее желание. По пути от дома до клуба ему все время слышались их слова: «Тот из нас, кто доживет до свадьбы сына или дочери, пусть вспомнит в этот день об остальных. Если вспомнит — значит, они все равно что присутствуют на свадьбе». Он их видел, всех пятерых, вон в том углу зала, где пересекается больше всего солнечных лучей, и были они такими же, как прежде. Время не могло их состарить. Они смотрели на него и улыбались, как не мог бы улыбаться никто другой. Кто же эти пятеро молодых мужчин? Генерал забыл, где находится…

Самолет летит на большой высоте. Стоит посмотреть наверх, и увидишь, как трепетно мерцают звезды, словно костры гайдуцкого бивака; посмотришь вниз — ничего не видно, кроме плотной черной массы, от которой кружится голова. И становится ясно, что самолет летит над плотным слоем облаков. Минуты текут медленно, утомительно медленно. Но вот исчезают и звезды. Кажется, что самолет провалился в ад. Вокруг стоит неистовый свист, вой, будто со всех сторон мчатся тысячи разъяренных быков. Окна самолета затягивает тяжелая мутная пелена, и ты впадаешь в полное равнодушие, словно все, происходящее в самолете и вне его, имеет отношение не к тебе, а к кому-то другому, кто когда-то походил на тебя, но это было давно, бог знает, как давно. Еще и еще тянутся минуты, долгие, как вечность, и вот ухо вновь улавливает металлический гул самолета. Пробуждаешься от сонной отрешенности. И прежде, чем успеваешь окончательно прийти в себя, раздается отрывистая команда пилота: «Приготовиться к прыжку!» Трешь рукавом окошко, но стереть мутную пелену не удается, она ведь снаружи. Слышится вторая команда, еще более краткая и категоричная: «Готовьсь!», открывается люк, мгновенный взгляд вверх, в глаза летят тяжелые звезды, мощная струя холодного воздуха принимает тебя в железные объятия и тащит вниз, вниз, вниз… а где этот низ, ты не имеешь представления. Падаешь. Куда? Неважно. Важно лишь, что опять чувствуешь под ногами твердую землю, что мрак вокруг пахнет лесом, смолой, рекой и скалами. Радость вспыхивает в сердце, вмиг согревает окоченевшее тело. Долго не можешь понять, на каком ты свете. Соображаешь только, что надо освободиться от парашюта, свернуть и, выкопав яму, спрятать его. Смотришь на небо — ничего не видно. Рядом что-то шумит — то ли река, то ли лес. Один за другим подходят товарищи. Их пятеро. С тобой — шестеро. Когда они, словно видения, выплывают из темноты и опускаются рядом. — без звука, без вздоха, — чувствуешь, что в душу вливается успокоение летнего заката. И хочется верить, что самое опасное позади. Не надо лететь под звездами сквозь облака и бури, не надо прыгать в темную бездну, не грозит тебе и белое смертоносное дыхание шрапнели. Но как обманчиво это чувство! Возможно, именно сей час и начнется самое опасное. По этим югославским горам шныряют и немцы, и жандармы, и бандиты. Но сердца шестерых мужчин питает одна надежда. Надежда, которую не истребить ни огнем, ни мечом. До границы, за которой — Болгария, рукой подать. Так и чувствуешь ее дыхание, слышишь шаги соотечественников. Каждый из шестерых мечтает попасть на родину, приласкать ее ладонями, набрать горсть ее земли… Наступает утро. Мгла рассеивается, и в глаза бьет солнечный свет. Глядя друг на друга, шестеро мужчин смеются, как дети. Шестеро болгар, вынужденных провести молодость вдали от родины, которые все же ни разу не уснули, не пожелав ей доброй ночи. С мыслью о ней засыпали, с мыслью о ней и просыпались. Вот и пришло время помочь ей поскорее освободиться от своих и чужих господ. Путь к родине лежит на восход солнца. Заговорил самый молодой из них, Малыш. Высокий и худой, с выдающимися скулами и усталыми глазами.