Прозрачная маска - [29]

Два следующих дня мы провели как на курорте. Спали, гуляли, смотрели телевизор, танцевали в баре, Больше я не плакала, но и легче мне не стало.

В субботу перед обедом Борислав постучался в мою дверь.

— Старик приглашает вечером к себе в гости. Просил меня быть при галстуке.

Приняла предложение как предупреждение и в отношении моего туалета. Выбор у меня крайне ограничен: брюки или новогоднее платье.

— Жена у полковника Генова красивая?

— Не красавица, но всем нравится.

Надеваю брюки.

До виллы Старика ехали на такси. Было холодно и темно, огромные светящиеся окна с разноцветными занавесками и абажурами напоминали Софию, и мне захотелось оказаться у себя дома, надеть удобное домашнее платье, почитать что-нибудь фантастическое, но приятное, и грызть сухарики…

Усадили меня за столом на самое официальное место — напротив входа. С одной стороны сел Дочев, с другой — Старик. «Петухи» были далеко и чинно молчали. Борислав помогал хозяйке. Заметила их беглые, но весьма выразительные взгляды. Подумала о Старике, о его больной печени, о всей его жизни, прошедшей в напряжении сил и постоянном риске, и мне захотелось каким-то образом компенсировать, может быть и непреднамеренный, флирт его жены, потому что боялась, что и он заметит его.

— Павел рассказывал о вас такие вещи, что я представляла вас таким огромным, как Крали Марко, и непременно с усами.

— Тогда в действительности у меня были усы.

— Однако не пили коньяк из конского ведра?

— Как вы это определили?

— После коньяка нрав становится горячим, а у вас холодный.

— Я скоро и весь стану холодным, дитя мое.

Дочев постучал вилкой по бутылке, но я не расслышала его слов, потому что это мне напомнило новогодний вечер, Румена… Почему это сходство больно отозвалось в моем сердце? Почему все повторяется, хотя и на различной основе? Случится ли наконец то, что никогда со мной не происходило раньше, что бы расшевелило и отрезвило меня…

— …следовательская работа — это человековедение, и женщины для такой работы пригодны так же, как и мужчины. Даже думается, что женщины — более мягкие духом, более терпеливые и отзывчивые — легче понимают правду человека, ту правду, которую я называю «три кита в аквариуме». Не знаю, почему это так, но уверен, что именно так. И жизнь и жизненная практика подтвердили это. Если бы сейчас я снова стал молодым и мне пришлось бы подбирать кадры, я прежде всего брал бы их…

Тост произносил Старик.

Чувствую, смотрят на меня (смотрели даже «петухи»). Кто-то погладил меня по голове. Песок в горле еще больше набух. Отца я своего не помню, и никто никогда так меня не гладил.

— …не сердитесь на меня, ребята. Я ни от кого из вас не отказался. Ни от кого. Даже от Борислава, хотя он больше разбирается в медицине, чем в криминалистике…

Старик знал, что его слова заденут меня еще больше, и я инстинктивно схватила его руку. Почувствовала морщинистую кожу и биение еле уловимого пульса.

— Не будучи следователем, Настя заметила очень важные факты, которые нам оказали большую услугу. Она мне предложила даже готовую гипотезу. Сначала я недоверчиво усмехнулся, но потом подумал над ней хорошенько. Вряд ли все женщины настолько прозорливы, и едва ли каждая из них может стать следователем. Однако в Насте я уверен…

Так называли меня мама и Павел.

— …Выпьем, товарищи, за ее здоровье и за здоровье всех ее друзей…

Старик чокнулся со мной, отпил из бокала несколько глотков, он был в приподнятом настроении. Начались танцы, и я спросила Борислава:

— Какое задание мы двое суток выполняли в «Эвридике»?

— Профилактическое. Тебе нужно было отоспаться и отдохнуть. А я обязан был любым путем не допустить тебя на похороны. Инженер являлся для тебя близким человеком…

— Ты, однако, не очень уважаешь батю Дамяна?

— С Дорой мы вместе учились в институте, только она окончила его, а я — нет.

— Он очень серьезно болен.

— Знаю.

— Можете подождать…

— Я готов ждать… но она никогда не изменит своему Старику… Она мне об этом уже сказала…

Танцевали почти так же, как в баре. Я чувствовала какое-то облегчение, думаю, от выпитого коньяка. Дядя Дамян невесть откуда извлек фуражку пограничника и надел ее на голову Бориславу.

— Недолго мне осталось жить… Поэтому расскажу тебе кое-что… важное… многими словами… Если они даже и укоротят мою жизнь. Не оставляй Христо одного… Стесняется он тебя. Двое суток скрывается, паршивец. Едва уговорил прийти на сегодняшний вечер… Он только кажется нелюдимым. А вообще он очень хороший, добрый и может быть отличным семьянином. Тебе с ним будет прекрасно… Работа, семья и все другое… Это — три кита для женщины…

— Ана, Старику плохо!

Выключили патефон. Дядя Дамян лежал в своей комнате. У его изголовья не было аквариума с тремя белыми неподвижными рыбками с большими глазами.

— Накормите китов, — с большим напряжением выговорил он, указывая на аквариум. Потом принял какую-то таблетку и прошептал: — До завтра, дети мои! — и уснул. Дора приютилась на кровати у его ног, обхватила руками сухие ступни мужа и заплакала.

Расходились около одиннадцати. Дочев подвез меня до гостиницы и, набравшись смелости, спросил, чем бы ему заняться, если совсем не хочется спать. Я тоже из несмелых, а потому как бы невзначай ответила, что не привыкла ложиться раньше полуночи. Он неестественно и очень неуверенно снял с моей головы капюшон, потом медленно расстегнул шинель, что ему стоило больших трудов, каждую пуговицу расстегивал и застегивал несколько раз.