Прозрачная маска - [28]

В этот же день к вечеру из первой пограничной зоны позвонили в районное управление МВД.

Старик ответил:

— Благодарю. Я так и предполагал. — Потом, положив трубку, прислушался, как булькает вода в радиаторе, и почувствовал, что у него леденеют ноги. — Предупредите пограничную заставу «Ружа», — сказал он почти нечленораздельно и, заворачиваясь в свое длинное пальто, добавил: — Прикажите кочегару, чтобы усилил огонь в топке.

Поздно ночью в пятницу позвонили с погранзаставы «Ружа».

Старик поднял трубку, несколько минут терпеливо слушал и вдруг взорвался:

— Не смог научить тебя краткости, черт побери! А в общем, поздравляю тебя. И мои «петушки» поздравляют.

Сел на радиатор и, подперев подбородок кулаками, подытожил:

— Дело закончено. Идите спать.

Однако офицеры не торопились. Дочев несмело попытался расспросить, как все произошло, но Старик проворчал:

— Допрос завтра в девять.

Достал из кармана коробку из-под сигарет, на которой делал записи в ресторане, и попытался что-то прочесть. Калинчев заметил, что на коробке нарисована человеческая рука с пятью пальцами. На каждом пальце было записано имя. Не было надписи только на большом пальце. Старик нашел авторучку и написал на пустом месте какие-то инициалы. Зябко потер свои желтые руки и, посмотрев в окно, сказал:

— Однако уже стемнело.

Был час ночи.

Рано утром в субботу старшина Васильчев стоял у окна дежурной комнаты и внимательно смотрел в сторону автобусной остановки. Мужчины и женщины, ежась от холода, жевали теплые пирожки, а старшина, проголодавшийся за ночь, глотал слюнки. Естественно, он мог выскочить на несколько минут и сбегать в кафе, но предчувствие какого-то события удерживало его в дежурке. Если что-то предвиделось, он хотел обязательно присутствовать, потому что был молодой старшина и ему очень хотелось что-нибудь рассказать своим коллегам в доме отдыха, куда ему обещали путевку этим летом.

Первым прибыл Ларгов. Выглядел он возбужденным и невыспавшимся. «Или был у женщины, или у него болит зуб», — заключил после краткого анализа старшина.

Лейтенант вытащил из портфеля лист бумаги, на котором была начертана его пятерня. Очертания его растопыренных, немного толстоватых пальцев были заполнены инициалами. Так делал Старик. Пустым оставался только контур большого пальца: Ларгов так и не смог выдвинуть сколько-нибудь правдоподобное предположение, кто же является главным преступником.

Немного спустя прибыл Калинчев с двумя сложенными детскими одеялами под мышкой, быстро извлек из кармана такой же лист бумаги, молча положил его перед лейтенантом и взял его лист. И на обоих листах контур большого пальца был чистым.

Офицеры сели, включили настольную лампу, и Васильчев, поливая фикус, услышал обрывки фраз:

— Указательный сомнений не вызывает… здесь наши мнения совпадают, безымянный имеет солидное алиби… проверено… его следует исключить, мизинец — вне игры… или если и замешан, то участвует, не зная сути дела, — за деньги или ради спортивного интереса… Средний известен… это идеолог… автор концепции… мне понятен… но, по существу, ненаказуем… он только выдавал идеи… пятый у меня теряется… есть несколько предположений, но ни одно не выдерживает серьезного анализа…

Старик застал их склонившимися над листками и, не снимая пальто, достал из кармана авторучку, подошел к столу и вписал в каждый листок недостающие имена и фамилии…

— Эх вы, петухи… начали вы хорошо… аналитически и прозорливо… а в конце пошли по кривой тропе… Допрос будешь вести ты, Петр. Меня что-то знобит…

И неожиданно сильно чихнул.

Позвонив постовому старшине, Калинчев отрывисто приказал:

— Привести его!

Ввели нарушителя границы, задержанного в зоне погранзаставы «Ружа». Это был главный снабженец Рудоуправления Йордан Умбертов. В грубом шоферском полушубке, толстом шерстяном свитере и ушанке.

10

— А теперь будем разыгрывать влюбленных, — сказал мне в тот вечер в «Эвридике» Борислав, увлекая меня в бар. — Старик так рекомендовал.

Пили цитрадону, танцевали, а меня мучила мысль, от которой хотелось закрыться в ванной комнате гостиницы, открыть краны и под шум воды поплакать так, как плакала мама, когда считала, что я уже сплю. Но вместо этого я продолжала двигать ногами в такт какой-то сумасбродной музыке, положив руки на плечи совсем незнакомому мужчине, и только потому, что так поручил старый полковник, которого, как мне казалось, я люблю с рождения. Все внутри у меня пересохло, тело обмякло, словно я была наполнена соломой. Чувствовала даже какие-то шумы в груди, в горле драло, словно глотала песок. Болели глаза. Я плакала.

— Успокойся. Провалишь все. Давай выйдем.

Мы вышли. Горы были такими же, как в тот вечер, когда мы здесь гуляли с Руменом, и их невозмутимое безмолвие показалось мне кощунством со стороны природы по отношению к человеку, а точнее, кощунством по отношению к мукам тех, кто остался жить. Скатала снежный комочек, сунула его в рот и снова разревелась. Снег растаял во рту, я проглотила воду, но песок в горле так и остался.

— Простудишься.

Разошлись по своим комнатам, пожелав друг другу спокойной ночи. Борислав предупредил, что ждет меня утром в восемь к завтраку. Попросил не опаздывать. Он говорил начальственным тоном. А что мне оставалось делать, кроме как вообразить, что он получил задание по расследованию убийства Румена и я должна ему помогать?