Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века - [18]
Сам термин «школа» начинает появляться в русских источниках в середине XVII века. Впрочем, точный смысл, который вкладывался в него русскими людьми той эпохи, не вполне ясен: поначалу термин этот использовался параллельно с различными производными от глагола «учить»86. Мы знаем, например, что в 1653 году на средства патриарха была куплена бумага «для училища детям». «Училище» здесь, как кажется, может означать и место учения (то, что мы се годня назвали бы «школой»), и процесс учения. Осенью 1656 года в документах уже упоминаются восемь «школьных ребят», которые «речь говорили» и получили за это награду от патриарха Никона, а в 1658 году четверым «школьным робятым» были в качестве поощрения выданы шапки, две красные и две голубые. В сентябре 1657 года на патриаршие же средства были закуплены «в школу на печь» триста изразцов: здесь, как кажется, под школой понимают именно помещение, специально выделенное для учения87.
Документы, относящиеся к попыткам организовать обучение в 1667–1668 годах в Москве в приходе Св. Иоанна Богослова, уже прямо предлагают «училища создати и учители <…> держати» и «училищам и учению <…> быти»88. Здесь, судя по всему, автор четко разделяет, во-первых, локус обучения, то есть «училище», во-вторых, процесс учения и, в-третьих, фигуру учителя. Документы эти, однако, были составлены учеными православными иноземцами, так что неясно, насколько они отражают современное московское представление об учении. В 1679 году трое подьячих Аптекарского приказа были направлены к иноземцу «школьной науки мастеру» для изучения латыни и немецкого: это было необходимо, чтобы подготовить их к дальнейшему практическому обучению под руководством мастера-фармацевта уже в самом приказе89. Опять-таки неясно, предполагает ли эта фраза существование в представлении современников особой «школьной науки», то есть знаний, которые приобретаются именно в «школе», или же она просто отражает саморепрезентацию данного учителя-иноземца.
Впрочем, к этому времени концепция «школы», несомненно, бытует уже и за пределами Москвы и узкого круга иностранных экспертов. В писцовой книге провинциального Боровска за 1685 год упоминается, что на торговой площади «построена школа для учения детям: строение та школа рождественского попа Ефима». Примечательно, что школа подчеркнуто представлена здесь как личное предприятие данного конкретного священника90. О появлении и закрытии этой и подобных ей «школ» нам ничего неизвестно, но когда бы ее деятельность ни прервалась, конец этой школы должен был быть столь же неформальным, как и ее основание – и связанным с биографией самого индивидуального учителя.
Хотя попытки установить точный момент, когда же именно на смену практике «учительства» приходит формальная «школа», вероятно, обречены на провал, мы можем попробовать выделить некоторые основные этапы этой эволюции. Во-первых, «учительство» постепенно становится самостоятельным видом деятельности. Поначалу в заключаемых с разнообразными мастерами договорах упоминалось, что, помимо выполнения основных функций, они обязаны и обучать своих подручных; но со временем появляются специалисты, получающие плату именно за обучение других. Так, подмастерья с Пушкарского двора направлялись для овладения арифметикой к «цифирного дела мастеру» Ивану Зерцалову и лишь затем приступали к освоению искусства литья пушек на самом дворе. Сходным образом источники начинают упоминать молодых людей, получающих государево жалованье именно за то, что они учатся. К концу 1690-х в документах упоминаются как особая категория «приказные, которые для ученья сидят», а также опытные подьячие, специально назначенные им в наставники. Поскольку получение государева жалованья предполагало зачисление на государеву службу, различные градации получаемого учениками жалованья начинают восприниматься как своего рода чины91.
Переломной точкой в этой постепенной институционализации обучения может, вероятно, считаться появление в Москве в 1681 году так называемой Типографской школы. Уже само наименование этого училища отражает его «ремесленное» происхождение: оно возникло как группа подмастерьев, которых готовили для работы в кремлевской типографии. Вместе с тем для ее основателя, монаха Тимофея, именно учительство было основным видом деятельности, а само учение происходило в специально выделенной «палате школьного учения». Поначалу у Тимофея было порядка 30 учеников, но вскоре их число выросло до более чем двух сотен, после чего был нанят еще один учитель. Финансовые документы, однако, по-прежнему подписывал только сам Тимофей: второй учитель расписывался лишь за получение собственного жалованья. Это, видимо, самый ранний известный нам в России случай, когда два учителя, один в подчинении у другого, сосуществовали в рамках одной мастерской: начинается формирование школьной иерархии. В 1684–1687 годах в училище также фиксируются трое «старост»: источник упоминает о выдаче жалованья «учеником же первым и над прочими надсматривальщикам, названым старостам». Более подробно роль и обязанности этих «надсматривальщиков» источник, впрочем, не проговаривает: в финансовых документах они выделяются среди прочих лишь более высокой ставкой причитающихся им «кормовых денег». Остальные ученики при этом разделяются на три (позднее, две) «статьи», также различающиеся размером получаемого жалованья. И именно к возглавляемому Тимофеем училищу в источниках впервые последовательно применяется термин «школа»
