Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги - [111]

«Чистый понедельник» явно контрастирует с «Аглаей». Здесь изображена иная культурная среда: очень близкая Бунину и хорошо ему знакомая. Рассказ содержит массу конкретного историко-литературного материала, насыщен деталями и подробностями московского быта. Л. К. Долгополов, предложивший одну из интерпретаций рассказа, отмечал его символическую насыщенность и значительность, скрытую за несложной фабулой[375].

Повествование, в отличие от «Аглаи», отдано личному повествователю, исповедальный тон которого исключает игру в объективность, исполнен личной боли и драматизма. В таком «перевоплощении» автора уже важный смысловой нюанс: субъективность становится залогом особой психологической достоверности. Героиня без имени живет в пространстве, густо населенном реальными лицами – писателями, артистами, деятелями культуры – и ограниченном совершенно конкретными хронологическими рамками. Это Москва эпохи модерна, рубежа, странный в своей раздвоенности город, сочетающий в себе «запад» и «восток», играющий ликами двух культурных укладов, устремленный одновременно в допетровскую Русь и катастрофическое завтра. Город, блистательно продолженный личностью самой героини, завораживающей совмещенностью в ней несовместимых черт и качеств, жизненных привычек и особенностей характера. Если Аглая поверяет собственную судьбу жестко определенными поведенческими стереотипами, сложившимися в простонародной среде, то героиня «Чистого понедельника» пребывает в «сумеречной» атмосфере зыбких ориентиров, ведет, на первый взгляд, жизнь, характерную для представительницы состоятельного интеллигентского слоя, с ее утонченным эротизмом, причудами и обязательным «потреблением» разнообразной интеллектуальной и культурной «продукции». Однако она не просто представляет иную, чем Аглая, культурную и бытовую среду. По своим психологическим качествам героиня «Чистого понедельника», в отличие от Аглаи, оправданно претендует на лидерство. Можно сказать, что в любовном сюжете Бунин по-своему использует схему отношений героев тургеневского «Дворянского гнезда», акцентируя, как и его предшественник, ведущую роль героини.

Подобно Лизе, она обладает большей внутренней значительностью, живет в своем собственном мире, в который герой допущен лишь отчасти. Аглаю ведут по ее пути другие, героиня «Чистого понедельника» выбирает свой путь сама. Вообще при всей ее страстности, непредсказуемости, странности поведения очень силен и значителен именно сознательный элемент. Правда, внутренняя работа, подготовившая ее выбор, в основном скрыта от героя (и от читателя). Однако, уходя в подтекст, она придает героине особое обаяние и значительность.

Но вернемся вновь к «тургеневскому сюжету» «Чистого понедельника». Сопоставим для примера начала и концовки того и другого произведений.

Тургенев Бунин

«Весенний светлый день «Темнел московский серый

клонился к вечеру»[376] (далее зимний день»[377] (следует город-

короткая пейзажная зарисовка ской пейзаж и далее рассказ ге -

и знакомство с героями). роя).

Финалы:

Форма личного повествования становится для Бунина одним из средств переосмысления, пересоздания реальности.

Особым образом присутствует в рассказе и «больная» тургеневская тема – суетности стремлений человека к счастью, невозможности его достижения, она даже непосредственно явлена в свернутом виде в одном из диалогов персонажей. В нем Бунин предельно сближает позицию своего героя с точкой зрения Лаврецкого, которую тот высказывает в разговоре с Лизой. Для них счастье и взаимная любовь – это одно, и они полны надежд на счастье:

Конечно, бунинская героиня имеет все же больше сходства с тургеневскими «инфернальницами», чем с Лизой: в ее облике и поведении доминирует тема восточного, рокового, стихийно-непредсказуемого. Но случайно ли герой вспоминает, что в прощеное воскресенье глаза ее были «ласковы и тихи», говорила она с «тихим светом в глазах»? Невольно вспоминаешь «глубокий блеск и какую-то тайную ласковость» глаз Лизы Калитиной. Даже в том, что на протяжении всего любовного романа героиня Бунина разучивает начало «Лунной сонаты», обнаруживаются неожиданные переклички с Тургеневым: Лиза дважды играет бетховенскую сонату (правда, в четыре руки, с Паншиным), но только первую часть, вторая часть, как замечает повествователь, «совсем не пошла» (обе героини не очень-то преуспели в музыкальных занятиях).

Сопоставление открывает любопытный диалог эпизодов в церкви, когда мужик, вызвавший сочувствие у Лаврецкого, и бунинский герой – личный повествователь, которого пожалела «несчастнейшая старушонка», как бы меняются местами.

Для Тургенева важно в этой сцене снять, разрядить трагическую коллизию конкретной судьбы, соотнося ее с несчастьями других. Они, эти несчастья других, призваны раскрыть герою ту закономерность, о которой знает автор (и знает его героиня – Лиза) и к пониманию которой должен прийти в конце концов сам герой. Можно сказать, что и этот эпизод, и произведение в целом построены на конфликте знания («владения знанием») и наивности, незнания, непонимания. Это знание, по существу, не оставляло надежд на счастье. Поэтому-то вспыхнувшая любовь, связанные с ней надежды воспринимаются Лизой как отступление от этого знания своего долга, своего пути. Во время своего последнего разговора на вопрос Лаврецкого: «Ну, а вы – в чем же ваш долг состоит?» – Лиза отвечает: «Про это я знаю» (7, 273). И дальше в объяснении с Марфой Тимофеевной звучит тот же мотив: «Такой урок недаром. <…> Счастье ко мне не шло, даже когда у меня были надежды на счастье, сердце у меня все щемило. Я все знаю, и свои грехи, и чужие. <…> Я знаю все» (7, 285–286). Позиция «трагического знания» реализована в самой художественной структуре романа, опирающейся на трагедийную фабулу, о чем писал в своих работах В. Маркович