Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги - [108]
Однако, используя «тургеневский конец», Бунин не пытается гармонизировать трагическую развязку с помощью лирических эпилогов о вечной и бесконечной жизни, как это делал его предшественник. Его герой противостоит кажущейся бессмысленности и жестокости миропорядка иначе: пережив внезапную кончину «тайной жены» и «подруги вечной», он отнимает ее у смерти творчеством и памятью, в том числе и памятью сугубо «литературной».
В рассказе «Чистый понедельник» Бунин разрабатывает в целом не характерную для него тему ухода от мира, религиозного служения героини. Очевидно, что образ женщины, захваченной религиозным чувством, волновал художника, несмотря на, казалось бы, «малую» представленность его в творчестве. Достаточно вспомнить миниатюру «Пост» с ее незабываемой героиней, которая для повествователя как живое прикосновение к какой-то совершенно особой, волнующей тайне и красоте: «Там, у большого священника, стоит девушка. <…> Она бледна, свежа и так чиста, как бывают только говеющие девушки, едва вышедшие из отроческого возраста. Ее серо-голубое платье приняло от блеска свечей зеленоватый, лунный тон. <…> От каких грехов очищается она постом, стояниями, своей бледностью? Что за чувства у меня к ней? Дочь она мне? Невеста?» (4, 417–418).
Похожим чувством окрашена эпизодическая встреча Арсеньева с молоденькой монахиней: «Я шел по черной слободе <…> к женскому монастырю, <…> а из его ворот выходила молоденькая монашка в грубых башмаках, в грубых черных одеждах, но такой тонкой, чистой, древнерусской иконописной красоты, что я, пораженный, даже остановился» (7, 91). Без сомнения, очень яркий и запоминающийся своей пластической и живописной выразительностью образ, построенный на визуальном контрасте грубых одежд и высокой одухотворенной красоты внешнего облика.
В «Чистом понедельнике» эта тема и этот образ развернуты в сюжете жизни героя-повествователя, имеющем особое значение еще и потому, что здесь проясняется значение религиозного, в частности христианского, компонента в творчестве художника. Тем более что в некоторых работах именно этот рассказ трактуется как довод «в пользу» православия Бунина[363].
А между тем известно, как категорично и жестко трактовал бунинское творчество с христианской точки зрения Иван Ильин. Он называл его безрелигиозным, безблагодатным, а в героях Бунина видел лишь «человека до духа и вне духа, который индивидуален только в биологическом смысле»[364], «его земной состав имеет свою земную “кривую”; но духовной судьбы и духовного творчества он не имеет»[365].
Нельзя сказать, что такие суждения при всей их тенденциозности и заданности лишены абсолютных оснований. Бунин действительно, в отличие от таких «православиецентристских» художников, как Шмелев и Зайцев, во-первых, по его признанию, не придерживался «никакой ортодоксальной религии», а во-вторых, настороженно относился к собственно религиозной проблематике в художественном творчестве. Отчасти поэтому и раздражал его так Достоевский[366]. Тем важнее и поучительнее рассмотрение произведений, не согласующихся с общей тенденцией. К такого рода немногим вещам в прозе и относится «Чистый понедельник», который, с целью наблюдения за движением авторской мысли, органичнее, на мой взгляд, рассматривать в сопоставлении с рассказом «Аглая». Эти два произведения объединены сходной фабульной ситуацией и разделены почти тридцатью годами, перевернувшими жизнь многих, в том числе и самого Бунина. Рассказ «Аглая» опубликован в 1916 г., «Чистый понедельник» – в 1945-м.
Интересно, что оба рассказа Бунин выделял, считал лучшими, придавал им особое значение. По воспоминаниям В. Н. Муромцевой-Буниной, только об одном рассказе цикла «Темные аллеи» художник написал в одну из бессонных ночей: «Благодарю Бога, что дал мне возможность написать “Чистый понедельник”»[367]. Об «Аглае» отзывался так: «Вот, видят во мне только того, кто написал “Деревню”! А ведь и это я! И это во мне есть!.. Оттого, что “Деревня” – роман, все возопили! А в “Аглае” прелести и не заметили! Как обидно умирать, когда все, что душа несла, выполняла, – никем не понято, не оценено по-настоящему»[368].
В центре «Аглаи» – судьба девушки-крестьянки, избравшей путь религиозного подвижничества. Причем это путь не юродства, а пострига и схимы. Рассказ создавался с явной ориентацией на житийную традицию. История Аглаи (в миру Анны) дается в соответствии с некоторыми канонами житийного жанра: рассказ начинается со сведений о родителях героини и ее детстве, завершается описанием ее кончины; сюжет организуется рядом характерных для этого жанра мотивов: необычности Анны-Аглаи, вещих снов, открывающих ей перспективы дальнейшей жизни; предзнаменования смерти (причем Аглая узнает точное время своей кончины) и т. п. В произведении щедро используются материалы, цитаты из книг религиозного содержания, где речь идет о первохристианах-мучениках, а также о «русских угодниках», «духовных пращурах» героини. Писателю было важно воссоздать атмосферу очарованности такой литературой, что достигалось не только цитированием и ссылками, но и использованием особого образного ряда, ритмом и звукописью: «В черной лесной избе звучали тогда чарующие слух слова: “В стране Каппадокийской, в царствование благочестивого византийского императора Льва Великого”» (4, 363). Само повествование как бы несет в себе черты завороженного состояния персонажей.
