Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги - [106]
Отсюда и такая особенность образа, как его цветовая прописанность, проработанность. На самом деле, в отличие от «одноцветных» Сони и Гаши, у Натали почти в каждой сцене свой, особый «цветовой» колорит, определяемый в первую очередь, конечно, цветом ее одежды. Оранжевая распашонка первой мимолетной встречи как знак радости, дерзости, юного вызова сменяется нарядным и женственным зеленым платьем, подчеркивающим ее красоту («До чего удивительно это зеленое при ваших глазах и волосах!» (7, 157)) и проявляющим в тексте момент кристаллизации чувства, уже захватившего героев. Затем на балу Натали в белом платье и белых перчатках. «Белый» в данном случае и знак чистоты, и знак особой выключенности героини из реальности, ее «нездешности». «…белый цвет, часто считающийся не-цветом, <…> представляется как бы символом вселенной, из которой все краски, как материальные свойства и субстанции, исчезли. Этот мир так высоко над нами, что оттуда до нас не доносятся никакие звуки», – писал В. Кандинский[352]. И далее: «…белый цвет действует <…> как великое безмолвие. Внутренне оно звучит как незвучание, что довольно точно соответствует некоторым паузам в музыке, паузам, которые лишь временно прерывают развитие музыкальной фразы. <…> Это безмолвие не мертво, оно полно возможностей. Белый цвет звучит как молчание, которое может быть внезапно понято»[353]. И, казалось бы, противореча «доначальной» логике белого, в следующем эпизоде автор одевает героиню в траур. Однако полную безнадежность цвета смерти разрушает здесь свет от свечи в ее руке, «озарявший ее щеку и золотистость волос». Именно этот свет дает надежду на встречу и продолжение жизни.
Завершающим цветовым аккордом становится «зеленый»: «Вся она была уже в полном расцвете молодой женской красоты, стройная, скромно нарядная, в платье из зеленой чесучи» (7, 168). И это очень понятно, если соотнести внутреннюю логику текста с семантикой цвета. Зеленый, как уже упоминалось, ярко дуалистичен, он знаменует расцвет и полноту земной жизни и одновременно связан с тленом и смертью. Этот цвет очевиднее других призван обозначить сопряженность любви и смерти в мире.
Итак, Натали, являя собой для героя всю полноту женского и женственности, помогает ему понять в конечном итоге и смысл любви. Этот смысл прямо прочитывается в некоторых репликах Мещерского, который, например, в финальном объяснении говорит: «Нигде в мире нет тебе подобной» (7, 171), а далее, отвечая на вопрос Натали, забывал ли он ее, продолжает: «Забывал только так, как забываешь, что живешь, дышишь» (7, 171). В этих словах – осознанное понимание единственности для себя именно этого человека, того, что «стихии безликого пола в душе человека противостоит любовь, такой же пол, но пол исповедующий великое значение личности для всех отношений между людьми»[354]. А кроме того, здесь содержится признание «за другими того безусловного центрального значения, которое, в силу эгоизма, мы ощущаем только в самих себе»[355]. Можно и дальше процитировать известную работу В. Соловьева, пафос и основной смысл которой удивительно совпали с направленностью бунинского рассказа: «Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни»[356]. Не такое ли «перенесение» и «перестановку» переживает герой, когда после разрыва ощущает свою жизнь конченой, погибшей, разорвавшейся? А финальное свидание как раз замечательно тем, что достигается восстановление целостности, полноты его человеческого бытия. Каждый из героев переживает свою любовь «как высшее проявление индивидуальной жизни, находящей в соединении с другим существом свою собственную бесконечность»[357]. Эффект преодоленного времени, достижения общего пространства «вечной встречи», соединения навсегда («И вот ты опять со мной и уже навсегда» (7, 172)) создается и коротеньким монологом Мещерского, предшествующим констатации трагической развязки – сообщению о факте смерти героини. Этот монолог, соседствуя с репликой Натали («Да, да…»), по существу, вбирает всю их «историю», но как бы вновь восстановленную, явленную несколькими яркими, живописно и пластически завершенными картинами, в которых исключается все неважное и второстепенное и которые, действительно, навсегда вошли в жизненный мир героя и не подвластны времени: «Ах, эта твоя оранжевая распашонка и вся ты, еще почти девочка, мелькнувшая мне то утро. <…> Потом твоя рука в рукаве малороссийской сорочки. Потом наклон головы, когда ты читала “Обрыв”. <…> А потом ты на балу. <…> Потом ты со свечой в руке, твой траур и твоя непорочность в нем» (7, 172). «Память дает суть прошлого»
