Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги - [105]

Бунинские женщины объединены общей «тайной» пола. «Пол безлик, он стихийно сливает воедино все женские лики»[350], – отсюда общая метафорика и символика произведения, но при этом каждая героиня ведет собственную партию, ярко означенную в тексте системой «своих» образов, деталей, примет и лейтмотивов.

Так, тема «телесного упоения», которая связана с Соней, раскрывается в рассказе не только с помощью эпизодов «жарких свиданий». Она акцентируется, например, такой деталью, как трижды упомянутая «темно-красная бархатистая роза» в ее волосах, традиционно символизирующая чувственную страсть. Такая примета, как темная «бархатистость» розы странным, но, если вдуматься, закономерным образом перекликается с «мерзкой темной бархатистостью» той летучей мыши, которая «метнулась» на Мещерского в первую ночь его приезда в усадьбу и которую он впоследствии расценил как зловещее предзнаменование будущих событий.

Любопытным в контексте наших размышлений представляется сравнение Сони с лягушкой: «Соня, откинув назад свою густоволосую голову, решительно упадет вдруг на воду, <…> и вся, странно видная в воде голубовато-лиловым телом, косо разведет в разные стороны углы рук и ног, совсем как лягушка» (7, 150). Лягушке издавна присуща женская и брачная символика[351]. Это обусловлено ее земноводным характером, предполагающим переход от стихии воды и обратно, выводящим непосредственно к идее плодовитости природы. Такое сравнение приобретает значимость художественной закономерности, если сопоставить его с другим, также использованным Буниным в рассказе, но уже по отношению к Натали. Я имею в виду то, что чуть позднее, встретив Натали на балу, уже после разрыва, Мещерский сравнивает ее, танцующую, с лебедем: «…она в бальной высокой прическе, в бальном белом платье и стройных золотых туфельках, кружившаяся, <…> опустив глаза, положив на его плечо руку в белой перчатке до локтя с таким изгибом, который делал руку похожей на шею лебедя» (7, 164). Это сравнение еще более подчеркивает в героине и закрепляет за ней ореол высокой женственности, одухотворенной чистоты, приближение к которой нередко означает и приближение к смерти, может обернуться для героев «лебединой песней». Не случайно «белый» колорит Натали в этом эпизоде усилен «страшной бледностью» самого Мещерского, так поразившей торгующих шампанским курсисток и выражавшей его желание собственной смерти как страшной возможности прервать нестерпимую муку разрыва и разлуки с любимой женщиной: «…спросил в номер бутылку кавказского коньяку и стал пить чайными чашками, в надежде, что у меня разорвется сердце» (7, 165).

Тема высокой женственности, граничащей со святостью, продолжена и достигает кульминационного звучания в эпизоде свидания на панихиде по мужу Натали: «…подняв лицо, все-таки увидел ее впереди всех, в трауре со свечой в руке, озарявшей ее щеку и золотистость волос, – и уже как от иконы не мог оторвать от нее глаз» (7, 167).

Встреча с такой женщиной – всегда тайна. Мотив тайны впервые обозначен Соней, когда она иронически, но уже предчувствуя всю глубину свершающегося на ее глазах события, пропела строчки известного романса на стихи А. К. Толстого «Средь шумного бала…». Таинственна, поразительна сама внешность Натали: невозможно привыкнуть к странному соединению в ее облике черных глаз и «золотистой яркости волос». «Черные солнца» глаз Натали, лейтмотивно подчеркиваемая в тексте «сияющая», «блестящая», «сверкающая» их чернота вновь отсылают нас к гончаровскому «Обрыву», а именно – к парадоксальной внешности его главной героини – Веры, которая не раз сравнивается в книге со «сверкающей (сияющей, мерцающей) ночью», что также подчеркивает ее загадочность, таинственность, «не-здешность». Однако тайна Веры главным образом связана все же с особым, «русалочьим», «инфернальным» и в определенном смысле «нечеловеческим» характером ее отношений с Волоховым. Замечательно, что, расставшись с Марком, она расстается и со своей прежней обителью, старым графским домом и перебирается в дом к бабушке. И это в гончаровском мире знак возвращения к настоящей, подлинной, живой человеческой жизни, от которой она была отторгнута, отчуждена своей тайной страстью. Тайна Натали другого рода. Она и Мещерский никогда не построят своего такого же «чудесного дома», в котором они встретились оба – только как гости – и который так напоминает малиновский рай из «Обрыва». Для Веры же, преодолевающей свою страсть, открывается вполне реальная перспектива создания в будущем счастливого семейного гнезда. Натали называет себя «тайной женой» Мещерского, говорит о том, что они соединены с ним навсегда, имея в виду, конечно, обрученность, соединенность в высшем смысле, а отнюдь не семейное благополучие в земной жизни.

Обобщая сказанное, можно предположить, что Натали воплощает в рассказе высший аспект женского, непосредственно, интимно связанный с душой героя-мужчины, нечто вроде «Анимы» в юнговском смысле. Встреча с такой женщиной открывает герою не просто духовное начало в любви (рассказ традиционно интерпретируется как реализующий идею противопоставленности телесного и духовного начал в любви), но