Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги - [104]
Другое дело, что в позиции Райского слишком много «профессионального» интереса, артистической игры, заданности («Вы все рисуетесь в жизни и рисуете жизнь» (4, 209)), он каждый раз терпит неудачу, смотрит со стороны как наблюдатель. Оказывается, ему, художнику, недоступен уровень «проживания» любовных отношений «изнутри». Характерны в таком контексте странные мольбы, просьбы Райского, обращенные к Вере: «Дай, Вера, дай мне страсть, <…> дай это счастье!» (4, 62).
Бунин как бы поправляет предшественника, помещая Мещерского в самую глубину проживаний и переживаний любовных чувств. Его герою Бог «дал сразу две любви», да еще «прибавил» третью – щемящее чувство «страшной жалости, нежности» к женщине-полуребенку, соединяющей тему материнства и детскости. Можно сказать, что некоторая идеальность, книжность, художническая приоритетность отношения к женщине у Гончарова в бунинском рассказе преобразуются в нечто иное, связанное уже не с эстетическим «дон-жуанским комплексом», а с мистическими глубинами и тайнами пола. Расстановку персонажей в «Натали» можно трактовать как реализованную попытку показать многообразие проявлений женского и его значение в «одной» мужской судьбе.
Такой аспект в интерпретации вечной темы характерен для всей книги в целом, но здесь, в «Натали», он представлен наиболее ярко и обобщенно. Попадая в имении дяди в общество двух очаровательных женских существ, Мещерский остро ощущает присутствие рядом этого женского очарования, его притягательность, тайную силу и власть. Сама топика произведения призвана «явить» «захваченность» женским, погруженность в женскую стихию. Дом и сад, согретые теплом и негой летнего солнца, расположены в непосредственной близости от воды, в речной низменности («я походил по саду, лежавшему, как и вся усадьба, в речной низменности» (7, 154)), постоянное присутствие воды не раз акцентируется в рассказе («…тепло пахло речной водой» (7, 154); «А перед завтраком они пойдут по саду к реке, будут раздеваться в купальне, освещаемые <…> сверху синевой неба, а снизу отблеском прозрачной воды» (7, 150)). Очевидно, что Бунин задействует достаточно универсальный код для обозначения женской стихии[347]. При этом связь образов воды с женскими образами и с мифологемой женского не просто предполагается, а непосредственно выводится в текст, «самопроявляется» в ряде картин, реальных или воображаемых: «…тепло пахло речной водой, <…> шел и опять думал с двумя противоположными чувствами о Натали и Соне, о том, что я буду купаться в той же воде, в которой только что купались они…» (7, 151). Здесь вполне ощутима мифологическая и метафорическая подоплека образов, создающая общую эротическую «ауру» произведения.
Вспомним, что в «Обрыве» также подчеркивается особая связь Веры с субстанцией воды. Однако в ее заволжских поездках, а особенно в чередовании внезапных исчезновений и появлений «будто со дна Волги», актуализируется, скорее, «русалочий текст», «русалочий сюжет», а не мифологема общеженского начала[348]. Ср.: «… мучила теперь тайна: как она, пропадая куда-то на глазах у всех, <…> потом появляется вновь, будто со дна Волги, вынырнувшей русалкой, со светлыми глазами, с печатью непроницаемости и обмана на лице» (3, 72). Не случайно судорожная, лихорадочная «пластика» Веры, ее механические, «сомнамбулические» перемещения, выдающие «инфернальный», «нечеловеческий» характер ее страсти так контрастируют с органической телесностью бунинских героинь. Кроме того, и Натали, и Соня, проявляющие разные качества и грани представленности женского в мужском мире, соединены общей водной символикой. И даже третья женщина, которая входит в жизнь Мещерского, крестьянская сирота Гаша, особым образом связана в рассказе с субстанцией воды. Во-первых, она обещает Мещерскому не что иное, как утопиться вместе с его ребенком, если он вдруг задумает завести законную семью. Во-вторых, в само соотнесение этой героини с библейской Агарью не только спроецирована семейная жизнь героя, но и заложена «водная» тема: так, из библейского текста следует, что именно «у источника воды в пустыне» повелел Ангел Господень беглой служанке вернуться обратно в дом к Аврааму, где она родила ему сына, в то время как его жена Сара оказалась бездетной[349]. Так, эта героиня, которая сама имела еще «полудетский вид», была «бесконечно мила» Мещерскому и которую он «любил носить на руках», как ребенка, очень органично соединяет тему детскости и материнства, пробуждая, открывая в герое прежде всего отцовские чувства и отцовскую нежность.
Если, сознавая достаточную условность этих операций в феноменологическом тексте, все же и дальше попытаться типологизировать героинь с точки зрения исполняемых ими ролей в мужском мире, необходимо отметить следующее.
