Проводник - [6]

Это все можно назвать выдумкой, реальностью, мистикой, чем угодно, когда человек находится на грани жизни и смерти, как раз на пороге горизонта-терминатора, разделившего небо и землю. Ведь что-то в таких ситуациях с нами происходит, нечто, не вписывающееся в нашу реальность. Об этом тоже писали, может, наша смерть и есть переход в четвертое измерение, только не по собственной воле, а вынужденный, навязанный. Выбирать дано не каждому. У меня не было божественного света и туннеля. Может быть, я не добрался до него. Был лабиринт, были двери. Тысячи дверей. Бесконечное множество. И как оказалось, я еще не выбрал свою дверь, но предлагаю другим, на выбор. Иногда я думаю, ту ли дверь выбрал и в свой ли мир вернулся? Что такое наш мир и прочие, о которых мы только догадываемся?

В том-то и дело, здесь недолго до сумасшествия, и именно поэтому я не тороплюсь уйти, потому что ни в чем не уверен…

Вышли из моей квартиры. Ещё не было семи, на дворе непривычно светло, апрельские вечера набирали силу после долгих зимних ночей.

Леонид Петрович был одет в новенький черный плащ. Под ним — он раздевался у меня в квартире — новенький, наверно, сегодня и купленный строгий черный костюм-тройка. На ногах блестели натертые суконкой и начищенные гуталином ботинки. Интересно, о каком мире он мечтает? В руках небольшой дорожный баул, новенький и пахнущий не дерматином, а настоящей кожей. Недешевая сумочка.

— Вы как на свадьбу собрались, Леонид Петрович?

Он растерянно улыбнулся.

— Вполне возможно. Вы же сами не знаете, что меня может ожидать там?

— Не знаю. — Почему-то подумал про лабиринт и еле видимые проемы дверей; не подскажут, сам не увидишь. Беспечно спросил:

— Заела повседневность?

— А вас?

— Терпимо, — не так уверенно ответил я.

— Завидую вам.

— Почему?

Пройдя дворами, вышли к улице, перешли на другую сторону, останавливаясь у прозаической троллейбусной остановки.

— У вас такой редкий божий дар.

— Так получилось, — усмехнулся я. — Подождем «четверку». Нам до «конечной».

— Угу, — Леонид Петрович поднял воротник плаща. — Если на конечную, то, кажется, там есть небольшая парковая аллея?

— Тополиная. — Запрокинув голову, посмотрел на небо. Его вновь заволакивали черные дождевые или снежные тучи. Быстро темнело. Подумал с сожалением об оставленном дома зонтике.

— Можно спросить?

— Спрашивайте, — я оглянулся на Леонида Петровича, он задумчиво протирал очки.

— Вы сами можете проходить в те двери, которые открываете? — смущенно пробормотал он.

— Я уже говорил, что никогда не пробовал, но думаю, что смогу.

— Тогда странно, — Леонид Петрович близоруко посмотрел на меня, — будь у меня такая возможность, я только и делал бы, что путешествовал из одного мира в другой.

— Кто знает, может, вы уже сегодня получите этот дар, в том месте, куда думаете попасть, — сухо обронил я.

— А вы деньги решили собирать?

— С вами много не соберешь, да и какое вам дело?

— Извините, не хотел вас обидеть, — он водрузил на нос очки. — Хорошая профессия — проводник.

— Гид, уводящий за горизонт, — отозвался я с сарказмом.

— А зачем вам деньги?

— Послушайте, Леонид Петрович, — не на шутку рассердился я, — советую вам заткнуться и подумать о себе.

— Извините за бестактность, но вы не похожи на алчного человека, поэтому я не понимаю…

— Вам всегда все надо понимать? — перебил я. — Наш троллейбус…

Этот номер почти всегда перегружен, особенно в это время. Мы едва втиснулись в его нутро, распаренное, полного такого букета запахов, который уже невозможно разбить на отдельные части и идентифицировать по отдельным составляющим, и вскоре слились с трепещущей, тихо переругивающейся троллейбусной массой.

Глядя в темное окно с мелькающими огнями домов и магазинов, тихо досадовал на глупые вопросы Леонида Петровича и потихоньку злился на самого себя. «Он прав, деньги действительно ни при чем. Все упирается в привычки и природную трусость. Один раз я умирал. Второго раза не хочется…» Вспомнил Людмилу и её слова: «Ты знаешь, Роман, я верю, в то, что там совсем иной мир».

Где ты теперь и что делаешь? Не могу представить, как и не могу поверить, что с ней может быть что-то плохое. Как говорил Володя Буртик: «Светлые люди притягивают свет».

Однажды в руки мне попала газета, где сообщались интересные факты, в частности о людях, исчезнувших без следа. В бывшем Союзе исчезало около ста тысяч людей в год. Официальная статистика. Что если треть не пропадает, а уходит? Уходят легко, налегке, не оборачиваясь, и чтоб никогда больше не вернуться в наш рукотворный дурдом. Неужели я так люблю свой мир, что не могу отважиться его покинуть? А если тебе будет гарантировано возвращение? И потом, ты можешь и сам не захотеть возвращаться.

— Конечная! — прокашлялся и впервые объявил остановку динамик. Двери с шипением открылись, мы вышли на улицу.

Сразу же от остановки начиналась в это время пустынная и неухоженная тополиная аллея, освещенная редкими фонарями и уводящая в сторону от города. Аллея была посвящена, как это у нас когда-то водилось, какому-то достославному коммунистическому съезду или решениям пятилетки. До чего руководители не додумаются, чтоб увековечить свои нерукотворные деяния. То мавзолеи, то аллеи. Лучше бы уж аллеи. В конце этой аллей находился никогда не работавший фонтан. Его украшали бронзовые и мощные парень с девушкой, сидящие на непонятном металлическом блине, поднявшие к небу лица и ладони. За фонтаном стояла арка, украшенная полинявшими от дождей чугунными трудовыми орденами и лентой с давно осыпавшимся лозунгом, который, очевидно, призывал к миру, труду и маю. В проеме арки можно было рассмотреть холм со старой железнодорожной насыпью. Иногда по ней проезжают товарняки, груженные шпалами, цистернами с дизтопливом. Через эту арку и должен был уйти Леонид Петрович. Арка, уводящая никуда, за горизонт. Вечером здесь особенно таинственно и, можно сказать, привлекательно. Несколько раз я пользовался услугами этой арки. Здесь почти всегда можно открыть ворота. Спиной к фонтану можно увидеть сквозь арку железнодорожную насыпь, похожую на древний курган, в ясные ночи — блестящие над ним звезды. Очень хорошо видна Большая Медведица…