Провинциалка - [37]

Я коротко взглянул на режиссера и вновь задумался о решении рассматривать сценарии порознь. Не Рашков ли предложил это в последнюю минуту? Но если это так, то что заставило его изменить свои первоначальные намерения, многозначительно сформулированные "как Бог на душу положит?". Может, он испугался, что при сопоставлении мой сценарий перевесит чашу весов?

Дебаты доказали, что мое предположение небезосновательно. Как ни старались члены худсовета внять призыву Иванчева, им почти не удавалось ограничиться одним сценарием, они невольно прибегали к сравнениям, которые, как мне показалось, склоняли чашу весов в мою сторону.

Почти все заканчивали свои выступления с убеждением, что сделанное мной и Докумовым в столь краткий срок почти граничило с подвигом и что наиболее разумным выходом было бы объединение всего лучшего из двух сценариев и создание фильма на этой основе.

Иванчев разделял точку зрения большинства и, в конце, предложил высказаться Рашкову.

Сегодня режиссер был особенно элегантен — белые брюки, темно-зеленая рубашка и новые светло-бежевые туфли-плетенки — явно, его неудержимое пристрастие в области моды.

Он устроился в кресле поудобней, закинул ногу на ногу и обвел присутствующих взглядом своих темных, запавших глаз. Я видел, что он слегка нервничает и чем-то недоволен, но старается не подавать вида.

— Я собирался ограничиться кратким мнением, — начал он тоном мессии, от которого все ждут последнего слова, — думал сохранить за собой право на более детальный анализ до завтра, после обсуждения второго сценария. Но некоторые высказывания заставили меня изменить свое намерение. Речь идет о мнении, весьма легковесно высказанном большинством из присутствующих здесь, о том, что — видите ли — у обоих сценариев есть свои сильные стороны и, используя их, можно сделать фильм в два раза сильнее, то есть — получается что-то как умножение, а не обыкновенное суммирование двух величин. Смею вас заверить, что вначале и у меня были точно такие же планы и я питал именно такие надежды; я даже вплотную занялся этой задачей и вот уже две недели ломаю над ней голову. Венедиков и Иванчев знают об этом. Но, к сожалению, должен вам признаться, что зашел в тупик. Искусство — материя сложная, ее невозможно подвести под общий знаменатель, к нему не применишь арифметические правила. Просто у меня ничего не вышло. Оказалось, что при всем сходстве двух произведений — тема, одинаковая, в общих чертах, гражданская позиция, отдельные персонажи, — они абсолютно различны и сочетать их невозможно. Во всяком случае, тот гибрид, которым вы восхищаетесь, я считаю чудовищным. Завтра я попытаюсь привести более веские аргументы в подтверждение моих слов, а сейчас я хочу остановиться на некоторых сторонах сценария товарища Венедикова…

И Рашков, начав с неприемлемой, по его мнению, постройки с помощью параллельных линий, язвительно прошелся по адресу чрезвычайно раздутого "штата" отрицательных персонажей, закончив свое выступление остроумным, но слишком уж театрализованным диалогом, чем, фактически, дал понять, что мой сценарий ему не нравится и что он предпочитает ему произведение Докумова.

Вначале я едва сдерживал себя, чтобы не прервать и не напомнить ему его же собственные слова после первого прочтения моего опуса, но потом заметил, что большинство присутствующих не склонны соглашаться с Рашковым, и успокоился. Неужели возможно такое изощренное издевательство?! А ведь во время нашего первого разговора у Иванчева он даже показался мне симпатичным — мне импонировала его прямота и непринужденность. Вот и еще одно подтверждение мнению Даво, что я не разбираюсь в людях. Еще в тот раз Даво охладил мой восторг, рассказав о том, что Рашков срезал премиальные своей переписчице в пользу дочери — ассистентки в его же фильме. Помнится, тогда Даво прямо-таки задыхался от возмущения: "А как послушаешь его, так большего борца за правду поискать! А на деле вот что получается!"

Наконец дали слово мне. Тусклым голосом я заявил, что благодарю худсовет за его доброжелательное отношение ко мне и моему сценарию и что готов и впредь, засучив рукава и не покладая рук, работать во славу нашего кинематографа, если это надо.

— Рашков сам не знает, что хочет! — остановил меня в коридоре молодой критик. — Вместо того, чтобы опереться на оба сценария, и прежде всего — на твой…

Не ответив критику, я пошел по коридору. Меня распирали противоречивые чувства. С одной стороны, душила обида на режиссера, но с другой — я чувствовал удовлетворение работой совета. Во всяком случае, стыдиться было нечего — люди, чьим мнением я дорожил, считали, что моя работа заслуживает самого серьезного внимания. Рашкову, явно, было не по душе мнение худсовета, но все-таки хорошо, что не он один решал судьбу столь важного и ответственного фильма.

Я отправился к Мари-Женевьев — обещал ей, что приду сразу же после обсуждения. Несколько дней назад она вернулась из командировки. Мы с ней давно не виделись, да к тому же я чувствовал себя победителем… Жара спала, и я ощущал, что мне не составит труда провести с ней несколько часов. "Наверное, старею, — подумал я с иронией. — Когда мужчина подходит к порогу старости, в трудные моменты он вдруг вспоминает о своих старых привязанностях. Женатые возвращаются в семью, а такие "холостяки" вроде меня…"