Провинциалка - [18]

— У нас не было сгустителя, — спокойно ответил Михаил. — Машпроект задерживал нужную документацию.

— А вы, как директор, приняли меры для разработки этой документации? И вообще, предприняли ли вы какие-нибудь конкретные шаги?

— Я ничего не мог сделать, это было выше моих возможностей.

— Почему вы не подняли тревогу в руководящих органах?

— Не имело смысла. Они требовали от нас выполнения плана и повышенных норм по выработке концентрата.

— Но ведь это приносило фабрике огромные убытки?

— Приносило. Я успокаивал себя тем, что мы выработали 3000 тонн концентрата дополнительно.

— И не задумывались о вытекающем в реку пирите?

— Не задумывался.

— И чем больше концентрата вы получали, тем больше были потери пирита?

— Да.

Вновь вокруг меня прокатилась волна взволнованного шепота.

Председатель повернулся к своему соседу, обменялся с ним шепотом несколькими словами, затем обратился к Михаилу.

— Признаете ли вы себя виновным в том, что сознательно причинили государству убыток в размере двух миллионов трехсот тысяч левов?

— Признаю.

Я услышал, как Нора глубоко вздохнула и тихо прошептала:

— Он сошел с ума!

Несколько дней спустя, увидевшись с Перфановым, мы заговорили о процессе.

— Я всегда утверждал, что у инженера Тенева рыльце в пушку! — заметил он.

В первую секунду я промолчал. Меня все еще смущало и озадачивало необъяснимое поведение Михаила.

— Слишком легко он сознался в своих прегрешениях, — сказал я в конце концов.

Перфанов прищурил глаза.

— Он долгое время отрицал их. Обычно все идут этим путем. Начинают с протестов, а к концу становятся тише воды, ниже травы. Длительное пребывание в тюремной камере часто ведет к переоценке многих вещей. А, может быть, он так просто бы и не сдался, если бы…

— Если бы что?

— Если бы однажды вечером, накануне процесса, не получил письмо.

— От кого?

— Не знаю, анонимку! Из К.

— Ну и?..

— В письме было написано, что его жена — любовница одного молодого писателя.

Я замер, сраженный неожиданной новостью.

11

Вернувшись домой, я повесил на вешалку свой влажный плащ и прошел на кухню. Нужно было что-нибудь перекусить.

Я решил сделать себе омлет. — Я умел готовить не менее дюжины блюд на скорую руку — настоящий холостяк, идеально приспособленный к превратностям судьбы. И кто бы мог мне сказать, почему после первого неудачного брака, когда Грета оставила меня ради своего тупицы-футболиста, я снова повторил эту ошибку? Мне досталось по заслугам — если бы не подвернулся футболист, появился бы какой-нибудь ватерполист или артист массовки — все равно кто, лишь бы моя молодая супруга могла доказать мне, что, как бы мало она для меня ни значила, я для нее значил еще меньше. Она почувствовала это с самого начала и поняла, что я женился на ней от отчаянья, как сельские парни бросаются на первую встречную, потеряв по той или иной причине свою зазнобу…

В памяти упорно всплывал великолепный розовый частный дом на вершине холма. Я не любил вспоминать тот мой приезд в Пловдив, вскоре после которого и состоялся мой первый неудачный брак. Я увидел совсем рельефно высокий цоколь из грубого камня, который произвел на меня гнетущее негостеприимное впечатление, так же, как и спущенные шторы первого этажа.

Дверь открыл отец Норы — невысокий, худощавый, смуглый человек с раскосыми, как у нее, глазами и такими же скулами на интеллигентном лице. Я представился и сказал, что хотел бы видеть Нору.

Лицо бывшего директора банка Николы Коева осталось непроницаемым.

По внутренней лестнице из светло-коричневого полированного дерева мы поднялись на второй этаж и вошли в овальную светлую гостиную. Застекленная северная стена смыкалась с просторной террасой, с которой открывался вид на Марицу и заречный район.

Нора встретила меня с нескрываемой радостью. Она похудела и выглядела бледнее обычного, но показалась мне еще красивей…

До сих пор, ощущая на лице теплые порывы весеннего ветра, я вижу перед собой раздуваемую им, шевелящуюся красивую скатерть в сине-белую клеточку… Стол был накрыт на просторной северной террасе. Мать Норы — строгая и величественная — хозяйничала за столом. Это была высокая светлоглазая и белолицая женщина с еле заметным, как мельчайшая мука, пушком на лице. Она выглядела, как человек, посвятивший свою жизнь приготовлению изысканных блюд и приему гостей.

Разговор не вязался. Нора без особого желания расспрашивала меня об общих знакомых в К., а ее отец время от времени останавливал на мне взгляд, в котором читалось беспокойство по поводу моего неожиданного появления. Я чувствовал себя не в своей тарелке и то вдавался в подробные описания рудного бассейна, то заговаривал о шахтерской профессии и ее трудностях, распространялся о силикозе, болгарских магометанах и борьбе с отсталостью, вдохновенно уверяя присутствующих, что пишу лишь правду и только правду, какой бы жестокой она ни была.

Слушали меня вежливо, никто со мной не спорил и не вмешивался в мой немного странный и возвышенный монолог.

Спустя какое-то время Коев элегантно промокнул губы пестрой салфеткой, взглянул на часы и удивленно поднял блестящие брови.

— Кажется, нам пора…

И объяснил мне, что сегодня они собирались съездить в Пазарджик к своему сыну, который работал там врачом.